– Сколько вам было тогда, в то утро, когда их убили? Сколько вам было лет?

– Двадцать два.

– Значит, сейчас вам тридцать. Восемь лет прошло. Вы были совсем мальчишкой, а теперь мужчина. Я помню вас тогда, помню, как вы приехали через пять лет изможденный и бледный. И вот вы приходите опять. Годы идут, Арсен.

– Я понимаю, но…

– Не понимаете. Пока нет. Но когда вам будет сорок, пятьдесят, возможно, вы поймете, что было что-то другое, более важное, чему следовало посвятить свои молодые годы, – сказала она.

Я, конечно же, вспомнил о семье.

– Время идет. Да, для меня оно остановилось, но это моя семья, а вы должны двигаться дальше.

– Я не могу двигаться дальше! – Я перешел почти на крик. – Не могу. Не знаю как. Я продолжаю делать свою работу, у меня растет сын, и я живу более-менее нормальной жизнью, но у меня не получается избавиться от этой ноши, сколько бы раз я ни говорил себе, что я ни при чем, что я делал все, что мог, у меня не получается! Никакие терапевты не помогают… Извините. Не знаю. Мы просто решили попробовать еще раз, и у нас появились зацепки.

– Мы – это кто? – спросила она, заставив меня этим вопросом виновато отвести глаза. – Мы – это щайт|анальул рач|?

– Да…

– Этот подонок… Вы знаете, что он вел какие-то дела с Хабибом по нашей земле? Я уверена, что он настраивал местных против Хабиба. Вы даже не представляете, что он творил тут, с нашими сельчанами. Арестовывал, пытал, подкидывал им оружие. А этот подвал? Вы думаете, он тогда в первый раз использовал подвал для допросов? Не меньше пяти человек привозили ко мне в медчасть, измученных им. Он…

– Знаю, – перебил я. – Он не самый лучший из людей, но он так же, как и я, застрял в этом деле. И мы оба хотим…

– Он ничего не хочет, – отрезала она. – В этом человеке нет ничего святого! Он приехал пьяным на похороны Каримдина! Об этом уже знает все село. Я не буду ему ничем помогать. И если вы работаете с ним, то и вам тоже.

Я сделал еще один шаг к ней, и мы оказались ближе положенного, что со стороны выглядело, мягко говоря, не очень. Несколько прохожих и так успели проводить нас негодующими взглядами.

– Каримдина убили, – тихо, но, насколько это было возможно, внушительно произнес я.

Она некоторое время молча смотрела под ноги, а потом сказала:

– Значит, поэтому мне не дали его осмотреть, – подняла на меня взгляд и добавила: – По селу уже идут слухи.

– Дело возобновят, а может, уже. Не знаю. Заур сказал, что не хотят сеять панику.

– Вы поэтому вернулись?

– Да, но не совсем. У нас появилась версия. Нам надо проверить, является ли Гасан сыном Муртуза. Нужна информация. Есть ли у вас какие-то архивы по рождаемости начиная с восемьдесят восьмого по девяносто третий?

– Время развала Союза. Сама база у нас есть, но велся ли учет рождаемости и попала ли туда семья Муртуза, не знаю. Вам придется искать.

Маликат попросила меня подождать позади медчасти. Минут через пять она пришла со старым ключом. Мы подошли к входу в подвал, на двери висел огромный ржавый замок. После недолгого сопротивления он поддался, и, когда двери, напоминавшие вход в логово еще одного серийного убийцы, отворились, Маликат предупредила:

– Там сыро и могут быть крысы. Как спуститесь, сразу справа наш старый архив. Там никто не копался лет двадцать, наверное.

– Хорошо, – ответил я и ступил на весьма сомнительного качества, судя по скрежету металла, ступеньку.

Если реальным убийцей все это время была Маликат, то это была лучшая возможность стукнуть меня по затылку кирпичом и спрятать мое истекающее кровью тело в подвале медчасти. Но в этот раз удара по башке я не получил.

– Хочу спросить, – сказала она и этим остановила мое погружение в подвальную тьму. – Вы это делаете для себя? Чтобы очистить свою совесть? Или ради них?

Это был хороший вопрос. Сложный. За все эти годы я ни разу не задал себе его, хотя, возможно, где-то потаенно, в глубине подсознания всегда искал ответ. Сейчас же, когда его задали в лоб, попытался быть честным с собой и с человеком, которому важно было это знать. Ответа у меня не было никогда, и поэтому я сказал:

– Не знаю. Я просто пытаюсь сделать все правильно.

– Пусть Аллах вам поможет. Если это так. Когда закончите, закройте все и оставьте ключ на вахте, – сказала она, едва заметно кивнув.

Маликат ушла, а я с включенным на телефоне фонариком потопал по вонючему коридору вглубь подвала, попутно уворачиваясь то от паутины, то от какой-то растительности подозрительного происхождения. Шагов через десять я оказался на развилке и перед тем, как завернуть направо, выстрелил фонариком в противоположную сторону. Двум крысам, копавшимся в ведрах, это не понравилось, и они ретировались. Вдруг я услышал шаги и дернулся. Ни сзади, ни впереди никого не было. Но шаги были. То медленные, то быстрые, и когда мне на голову посыпалась земля, я понял, что это надо мной – на первом этаже рассыпающейся медсанчасти. Увидел на стене электрощиток. Вначале мне захотелось поиграться с рычажками в попытках оживить лампочки над головой, но затем я передумал. Судя по состоянию щитка, вероятность отрубить электричество в медсанчасти или шибануть себя током была значительно выше.

Свернув направо, я оказался в маленькой складской комнатушке с двумя рядами стеллажей по сторонам. Они были полны макулатуры. Я окинул комнату взглядом и увидел наверху окошко, но оно было чем-то закрыто снаружи. Ради лучей солнца я вышел из подвала, обошел медсанчасть и увидел, что именно не пропускало свет. Пожалуй, только в селе окно медсанчасти может закрывать гора бревен. Благо они были небольшими, а мне очень нужен был дополнительный свет, хотя бы ради того, чтобы заметить паука, опускающегося мне на голову. Поэтому я перекатил бревна, одно за другим. Пара зевак с интересом наблюдали за моими трудами. Когда окно завиднелось, я столкнулся с новой преградой в виде то ли грязи, то ли пыли, толстым слоем лежащей на