Стоим на заправке. На улице дождь. Папа с кем-то ругается по телефону на улице. Ася переписывается. Есть подозрение, что она влюбилась. С таким лицом обычно сообщения не читают. Карина сидит впереди. Как всегда, в наушниках. Как всегда, кроме музыки для нее ничего нет.

С меня хватит. Устала. Выбегу из машины и уйду навсегда.

Шучу. Или нет.

Я схватил куртку, надел ботинки и вышел на свежий воздух. Минут через пятнадцать я уже стоял у двери, за которой жил мой сын. В этом мире не так уж много того, что доставляет мне радость. На самом деле почти ничего. Хотелось бы сказать, что сын – моя радость, но и отцовство с самого начала ощущалось мною как работа, наверное, даже как бремя. Однако и эта моя черствость, бездарность в роли отца открывала для меня что-то отдаленно похожее на радость: посещая сына иногда раз в неделю, иногда раз в месяц, я замечал, как он растет, меняется. И это, конечно же, проявлялось в нашем общении: если раньше его устраивало простое объяснение, то теперь появилось чисто арсеновское «почему» и нужны были те самые аргументы. Если раньше он боялся прыгнуть с дивана, то теперь прыгал, если раньше ему нельзя было есть шаурму, то теперь он уплетал ее без проблем, и все эти перемены были отчетливо видны со стороны. Особенно если встречаться раз в месяц (не считая последних месяцев, когда я немного поправил отцовские дела). Моя маленькая радость была в том, чтобы видеть, как он растет, и, наверное, в этом же было большое горе – видеть, как быстро он растет без меня. В последние полгода я дал себе слово встречаться с ним раз в неделю, хоть сейчас и не был ему особенно нужен. Все, что надо было в него заложить, было заложено мамой и новым отцом, а мне оставалось лишь наблюдать и иногда удивляться.

– Салам алейкум, – сказал я.

– Ваалейкум ассалам, – удивленно отозвался Мансур.

– Чет я поздно, – усмехнулся я. – Он уже спит?

– Кто там? – спросила откуда-то из кухни Асия.

– Арсен, – тихо ответил Мансур. – Заходи.

– Не, я хотел с Булатом посидеть во дворе. Походу, спит?

– Да, минут двадцать назад отрубился. Они с пацанами весь вечер бегали по двору, устал, наверное.

– Понял.

– Давай заходи, покушаем, чай, туда-сюда?

– Нет-нет. Если спит, то ничего. Я пойду.

Мансур надел тапочки и вместе со мной вышел в подъезд.

– Что-то случилось? – спросил он, прикрыв дверь.

– Нет, просто устал. Хотел с ним поболтать.

– Ну, ладно, – ответил он, задумавшись.

– Давай, – сказал я и пошел по ступенькам вниз.

Сев на скамейку у входа в их подъезд, я глубоко вздохнул, на долю секунды перед лицом образовалось облачко пара и затем растаяло. Между пальцами бегала сигарета в ожидании моего решения относительно ее дальнейшей судьбы.

– Все так плохо? – спросил Мансур, выходя из подъезда.

В ответ я вяло помотал кистью руки, пытаясь оценить всю свою жизнь, – получилось что-то вроде пятьдесят на пятьдесят.

– Что там?

– Заказ, – ответил он, пожимая плечами. – Срочно хочется баклажанов ночью зимой.

– Да, проходили, – махнул я рукой.

Ночные зимние баклажаны – это про беременность. Не знаю, знал ли об этом Мансур, но я решил не спрашивать. Адаты не позволяют обсуждать интимную жизнь и уж тем более с мужем бывшей жены.

– Рассказывай, – сказал Мансур, садясь рядом со мной. – Что за суета, что ты решил опять закурить?

– Ничего такого, – ответил я и спрятал сигарету в карман. – Устал. Работа.

– Асия сказала, что ты опять ездил туда, – заметил он осторожно, зная, что тема для меня во всех смыслах болезненна.

Я кивнул в ответ.

– Там что-то опять случилось? Она сказала, что умер кто-то.

– Да. Бывший участковый. Каримдин. Он помогал в расследовании, когда убили тех девушек.

– Как?

– Сердце. Вышел рано утром на охоту, и там случилось. Умер на месте.

– Пусть Аллах простит его грехи и откроет ему врата рая, – спокойно произнес Мансур.

Вместо того чтобы ответить, как нормальный человек, «амин», я опять кивнул. Мне будто показалось, что если я произнесу это слово, то это будет означать, что я снова верю. Но в последние годы я не знал, во что верить.

– Воспоминания вернулись или что?

– Воспоминания никуда не уходили, – усмехнулся я. Тридцатилетний мужик, не способный перевернуть страницу. – Просто появилась зацепка по убийце. Мелочь. Весь день копаю, и ничего. В общем, просто устал. Думал, Булат настроение поднимет.

– Ася, конечно, будет ругаться, но я могу его разбудить. Он будет рад. Если еще купишь ему ананасовый сок, вообще будет огонь.

– Ага. – Я усмехнулся и в очередной раз подумал, как повезло Асии с этим мужиком.

Полная противоположность мне: спокойный, ответственный, религиозный, честный и добрый. Как бы ни было больно это признавать, но и Булату с ним повезло. Каждый получил то, что должен был. И я тоже. Точнее, именно я в первую очередь получил то, что мне требовалось, хотя вначале было тяжело это признать. Казалось, что после нашего развода страдали мы все, но нет – страдали они, а я получил одиночество и свободу. Спустя примерно год после развода я смог признаться самому себе, что где-то внутри этого и хотел. Это просто часть меня.

– Что задумался? – спросил Мансур. – Давай поднимемся, покушаем.

– Нет аппетита. Знаешь, когда мы ссорились с Асией, ругались, кричали друг на друга… – начал я, вспоминая все наши бесконечные ссоры, – мне было плохо от того, что нас слышит Булат. Точнее, когда ему был год, он ничего не понимал. Сидел себе с игрушками и слушал нас. Когда ему исполнилось два, он уже понимал, что родители ссорятся, и пытался нас задобрить. Становился между нами и хихикал. Пытался нас перекричать, давать нам игрушки. Где-то в два с половиной он начал плакать, обижаться на то, что мы спорим. И это было самое тяжелое для меня – осознавать, что он рано или поздно начнет понимать,