Луч света сквозь толщу воды падает на черную, заросшую плесенью икону.

Плесень тает, проступает лик Богородицы с младенцем.

1909

– …Боже пречистый и всея твари содетелю… – слышен голос священника.

Иван и Варвара стоят у налоя. Огоньки свечей выхватывают из полумрака лица шушукающихся баб, бороду мужика, осеняющего себя крестом. Хлопает дверь, шелестят на ветру бумажные цветы на голове у невесты.

– …Подаждь рабом твоим сим Иоанну и Варваре живот мирен, долгоденствие, целомудрие и сподоби я видеть чада чадов…

Священник надевает медный венец на голову Варваре. Булькает вода, капающая с потолка в переполненную бадью.

На клиросе переступают босыми ногами мальчишки-певчие. Один из ребятишек подставил другому рожки. Регент ухватывает его за ухо.

Глядя на них, Варвара смеется. Негодующе смотрит на нее отец Еремей. И в толпе замерли. Где-то хнычет ребенок.

– Устинья, унеси ты его, Христа ради! – рявкает священник. – Всю службу нарушаешь! Тихо там, Иродово семя!

Он соединяет руки Ивана и Варвары.

– Исайя, ликуй! Дева име во чреве и роди сына…

В сарае бабы готовят постель. На доски укладывают ржаные снопы, застилают их рядном, несут перину.

Тетка Чуманиха, всклокоченная, уже пьяная, обходит кровать кругом, сыплет по углам маковое семя. Стелют простынь.

– Обожди, не гони…

Чуманиха роется в торбе, находит яйцо и, мелко закрестив его, засовывает под перину. Из кучи подушек выбирает одну, задирает простыню.

– Жопу горушкой. А то ишо промахнеть…

Бабы, смеясь, укладывают подушку, приносят лохань и утирку.

– Готово, матка.

Все смотрят на Чуманиху. Феклуша, сестра хозяина, сухая старая дева, наливает водки, подносит с куском пирога.

Чуманиха обходит постель, осеняя ее веткой рябины:

– Ангеле и все святые чудотворцы, Нифонт и Мароф, Киприян, Устинья, Конон Исаврийскaй, Димитрей Ростовскай, Илья Пророк, Микола Чудотворец, Егорий Победоносец и царь Давыд, Иван и Власий и Никита Великомученик, и моя слова страшно и заговор силен, от Исусова Kряста, от Хрястовой печати, от святых помощи, отыди бес нечистай, дух проклятай на сухия древа, на мхи и болоты, от врага супостата…

Бабы в страхе крестятся.

В сумерках работник Гришка открывает ворота. Девки у крыльца поднимают крик:

– Привязли! Привязли!

Иван спрыгивает на землю, поднимая фонтан брызг. Он берет Варвару в охапку, несет к крыльцу.

Появляется Баранчик с иконой в руках, Феклуша в вывороченной шубе держит блюдо с зерном. Из-за ее спины с робкой улыбкой выглядывает Евсевна, мать Варвары.

Клашка, одна из девок, громко затягивает, остальные подхватывают:

Золото с золотом свивалося,

Жемчуг со жемчугом сокаталися,

Да Иван и Варвара сходилися,

За единый стол становилися.

Наша-то золото поярче да полутче…

Иван бросает на ступени овчину, ставит Варвару. Оба опускаются на колени. Баранчик делает в воздухе крест иконой.

– Бослови Боже!

Молодых осыпают зерном и хмелем. Евсевна плачет.

На улице мокнут лошади, телеги. На одной волчком вертится, ругаясь, инвалид без обеих ног. Подбегают двое мужиков, подхватывают его на руки.

– А ливенку-то!

Они забирают гармонь и бегом тащат безногого в дом.

Девки, тесно сбившиеся на дальнем конце стола, ведут нестройным хором:

Мине батюшкин хлеб

Есть не хочется,

Его хлеб полынь пахнет,

Темной горькою горчицей

Отзывается…

В избе стоит туман, розовый от заката. Окна облепили снаружи ребятишки и бабы. Мужик теребит парнишку-балалаечника:

– Матаню давай, матаню!

Феклуша снует у столов, за ней хвостом ходят две бабы, Матрена и Крячиха.

– Стюдень с потрохов тута, поросеночек… Матренка, башка дурья, а курник? Курник самый и позабыли!

Бабы со стоном кидаются за курником.

С Баранчиком сидят солидные мужики, отец Еремей, дьякон Левонтий.

– …На кой он нужон, депутат? Сидять, гутарють на казенном жалованье. А моя покамест обратно двух девок принясла…

– Зямли от ей все одно не дождешься, от думы энтой…

– Гнать их, дармоедов.

– Прежних-то разогнали, а толку? Нешто новые лучше?

– Нонешний год грех жаловаться. Уродила, дай бог…

– А цана? Один убыток.

– На хлебушко Господь цены строить… – строго замечает старик Лыков, осеняя себя крестом, и все вздыхают, крестятся за ним.

Бабы разглядывают Варвару.

– Да ты поплачь, девка, не стыдися, – советуют ей. – Слезами умоесся – сердечку-то и веселей…

Варвара застыла как истукан, сложив на коленях руки, не поднимая глаз. У Евсевны интересуются:

– Волос у табе, матка, темнай, а дочкя белявая, ровно чухонка. Отчегой-то?

– Уж так Господь дал… – вздыхает она.

У крыльца сгрудилась толпа баб и ребятишек. Поют двое нищих, им подтягивает местный дурачок Мартынка в бабьем салопе:

Сохрани и помилуй,

При путе при дороге,

При темной при ночи,

От бегучего от зверя,

От ползучего от змея,

Всех от скорби, от болезни,

Мать пречистая царица,

Святый Петр и Павел,

И Кузьма со Демьяном…

Слепой приземистый оборванец держится за локоть костлявого мужика с длинными, как у попа, волосами.

– Чего развылися, как по покойнику? – Феклуша сует им пирогов и селедок. – Свадьба тута, гуляють…

– А по такому прякрасному случаю! – наглой скороговоркой подхватывает длинноволосый. – Прикажи, хозяюшка, водочки православным божиим людям…

Слепой берет стопку, кланяется, бормочет тусклым голосом:

– Телесам на здравие, душам вечное спасение, грехам на прощение…

– С законным браком! – орет длинноволосый. – Дай Бог хер поширше, целку потесней, штоб играла да пела, только б не скрыпела…

В горнице безногий растянул свою ливенку с лихим перебором.

– Матаню давай! – кричат ему.

Старший сын Баранчика Егор, уже порядком пьяный, втискивается на лавку к девкам:

– И-эх, красны дявицы, пирожныя мастерицы! Раздайсь, голожопыя!

Они визжат, пихаются, сваливают его на пол.