В Европу с Херстом отправился Гарри Крокер, мой бывший помощник режиссера. В то время Гарри был секретарем Херста по связям с общественностью. Он попросил меня дать У. Р. рекомендательное письмо для знакомства с сэром Филипом Сассуном, что я и сделал.

Филип принял Херста по высшему классу. Он знал про сильные антибританские настроения Херста, и, чтобы изменить ситуацию к лучшему, устроил тому встречу с принцем Уэльским. Он оставил их наедине друг с другом в своей библиотеке, где, как мне потом рассказывал сам Филип, принц напрямую спросил Херста о его негативном отношении к Англии. В итоге они проговорили около двух часов, и этот разговор, как сказал Филип, имел положительное воздействие на обоих участников.

Я никогда не мог понять эту неприязнь Херста, ведь в Англии у него была серьезная часть бизнеса, которая приносила ему существенный доход. Его прогерманские настроения относились к временам Первой мировой войны, когда он водил дружбу с графом Бернсторфом, послом Германии, что привело к серьезному скандалу, и даже Херст со всей своей мощью и влиянием с огромным трудом смог остановить его. Но иностранный корреспондент Карл фон Виганд, работавший на Херста, продолжал писать хвалебные статьи о Германии вплоть до начала Второй мировой войны.

В Европе Херст посетил Германию и взял интервью у Гитлера. В то время мало кто знал о гитлеровских концентрационных лагерях. Впервые о них было упомянуто в статьях моего приятеля Корнелиуса Вандербильта, которому удалось проникнуть в такой лагерь под каким-то предлогом, а затем написать о том, как нацисты пытали заключенных. Но его истории о зверствах звучали как фантастические рассказы, в которые мало кто поверил.

Вандербильт прислал мне несколько открыток с фотографиями Гитлера, выступавшего с речью. У того явно было лицо комика, неудачная пародия на меня – с дурацкими усиками, растрепанными сальными волосами и отвратительным узким и маленьким ртом. Я не мог воспринимать Гитлера серьезно. На открытках он стоял в разных позах: на одной – с руками, которые, как клешни, охватывали толпу, на другой – с одной рукой, протянутой вверх, и с другой – опущенной вниз, как игрок в крикет, готовый бросить мяч. На третьей он вытянул сцепленные руки вперед, как будто тужился поднять тяжелые гантели. А рука с протянутой кверху ладонью в нацистском приветствии всегда вызывала у меня желание поставить на нее поднос с грязными тарелками. «Это сумасшедший!» – подумал я тогда. Но когда Эйнштейн и Томас Манн вынуждены были бежать из Германии, облик Гитлера превратился из комического в зловещий.

* * *

Первый раз я встретился с Эйнштейном в 1926 году, когда он читал лекции в Калифорнии. В то время у меня была теория, что все ученые и философы – это идеальные романтики, направляющие свои страсти по другому каналу. Эта теория прекрасно подходила к личности Эйнштейна, который выглядел как типичный альпийский немец, в лучшем смысле этого выражения, улыбчивый и дружелюбный. Его манеры были спокойны и уравновешенны, но я чувствовал скрытые эмоции и яркий темперамент, которые и были источником его невероятной интеллектуальной энергии.

Как-то раз мне позвонил Карл Леммле из «Юниверсал Студиос» и сказал, что профессор Эйнштейн очень хотел бы познакомиться со мной. Я был невероятно взволнован. Мы встретились в «Юниверсал Студиос» за завтраком, где присутствовали сам профессор с супругой, его личный секретарь Элен Дюкас и ассистент – профессор Вальтер Майер. Миссис Эйнштейн очень хорошо говорила по-английски, гораздо лучше самого Эйнштейна. Она была крупной жизнерадостной женщиной, ей откровенно нравилось быть женой великого человека, и она нисколько этого не скрывала. Ее энтузиазм привлекал всех.

После ланча, когда мистер Леммле повел всех показывать студию, миссис Эйнштейн отвела меня немного в сторону и тихо сказала:

– Почему бы вам не пригласить профессора к себе? Я уверена, что он очень хотел бы просто посидеть и поболтать в узком кругу.

Последовав ее намеку, я пригласил только двоих своих друзей. За столом миссис Эйнштейн рассказала мне о том самом утре, когда Эйнштейн вывел теорию вероятности.

– Как обычно, профессор спустился вниз в халате, но так ни к чему и не притронулся за завтраком. Я уж было подумала, что он почувствовал себя неважно, и спросила его об этом. «Дорогая, – ответил он, – у меня появилась прекрасная идея». Он выпил чашку кофе, а потом сел за пианино и стал играть. Он начинал играть, а потом останавливался и все время повторял: «Прекрасная идея, великолепная идея!» – «Бога ради, – сказала я, – не томи меня, скажи же, что это за идея». – «Это трудно объяснить, – ответил он, – мне еще нужно над ней поработать».

Миссис Эйнштейн рассказала, что профессор оставался за пианино, играл и делал пометки в блокноте около получаса. Затем он поднялся наверх в кабинет, сказав жене, чтобы его никто не беспокоил, и не выходил оттуда две или три недели.

– Каждый день я относила ему еду, вечером он выходил на улицу, чтобы немного размяться, а потом снова пропадал в кабинете. В конце концов он вышел, ужасно бледный, из своего кабинета. «Вот она, – произнес профессор и положил на стол два листка бумаги». Это была теория вероятности.

Доктор Рейнольдс, которого я пригласил как человека, сведущего в физике, спросил Эйнштейна, читал ли тот книгу Данна «Эксперимент со временем».

Эйнштейн покачал головой.

– У Данна есть интересная теория об измерениях, – немного легкомысленно продолжил Рейнольдс. И после паузы добавил: – Что-то вроде о расширении измерений.

Эйнштейн быстро повернулся ко мне и лукаво спросил:

– Расширение измерений, was ist das[91]?

Рейнольдс прекратил рассуждать об измерениях и спросил Эйнштейна, верит ли тот в привидения. Эйнштейн признался, что в жизни не видел ни одного, добавив:

– Если двенадцать человек подтвердят, что они видели одно и то же в одно и то же время, то я, может быть, и поверю.

После этого он улыбнулся.

В то время физика и различные околофизические эманации были сильно популярны в Голливуде, они, как флюиды, витали в воздухе, особенно в домах многих кинозвезд, где проводились сеансы спиритизма, демонстрации левитации и различных физических явлений. Я не участвовал во всем этом ажиотаже, но Фанни Брайс, известная комедийная актриса, уверяла меня, что на одном из сеансов спиритизма она видела, как стол оторвался от пола и начал летать по комнате. Я спросил у профессора, видел ли он когда-либо что-то подобное. Эйнштейн улыбнулся и покачал головой. Еще я спросил, не противоречит ли его теория вероятности законам Ньютона.

– Совсем наоборот, – ответил Эйнштейн, – это своего рода развитие теорий Ньютона.

Я сказал миссис Эйнштейн, что после выхода следующей картины планировал отправиться в Европу.

– В таком случае, – ответила она, – вы должны приехать к нам в Берлин. Места у нас немного, профессор не настолько богат, хотя у него и есть один миллион долларов из Фонда Рокфеллера на научную работу. Но он еще ни разу не воспользовался этими деньгами.