l:href="#n_1950" type="note">[1950]. Земельные банки изначально зависели от коммерческих банков: последние осуществляли выплату ссуд, оплату купонов акций, закладных листов, подлежащих погашению. Для ведения данных расчётов земельные банки помещали там свои свободные капиталы. Поэтому неудивительно, что владельцами тех и других финансовых структур оказывались главным образом одни и те же дельцы — известные со времён министра финансов М.Х. Рейтерна олигархи[1951]. В середине 1890-х годов земельные банки играли значительную роль: в них было заложено 38 % от общей площади частных угодий. По этому показателю они даже опережали Дворянский банк (24 %).

Банковская перенастройка начала XX столетия не миновала и земельные банки. Законодательные акты 1901–1902 годов коснулись и этого финансового сегмента, заметно усиливая там влияние государства, препятствуя концентрации значительного пакета акций у какого-либо собственника[1952]. Но главное: вытеснение из петербургских банков деловых тузов рейтерновской поры, о чём говорилось выше, повлекло за собой и выход последних из числа крупных акционеров частных земельных банков. Старая предпринимательская элита и видное дворянство утрачивали рычаги управления, которые переходили к топ-менеджерам, занимавшим ключевые посты в обновлённых столичных банковских структурах. К концу первого десятилетия XX века они хозяйничали в подавляющем большинстве действовавших земельных банков. Интересно, что иностранные ипотечные учреждения к непосредственному участию в их работе не допускались, хотя везде в Европе с готовностью принимали выпущенные ими ценные бумаги для обеспечения российских коммерческих счетов[1953].

Наиболее тесно с земельными банками были связаны Петербургский международный, Русский для внешней торговли, Учётно-ссудный, Азово-Донской банк. Особенно велико участие первых трёх, распространявшееся в разных пропорциях на Киевский, Полтавский, Бессарабско-Таврический, Перебургско-Тульский. Азово-Донской банк контролировал Донской земельный (что естественно, учитывая корни), а также участвовал в капитале Нижегородско-Самарского, Московского[1954]. Из прежних громких имён лишь семейству Поляковых удалось сохранить позиции в Ярославско-Костромском земельном банке. Весьма примечательно, что именитое московское купечество так и не смогло заполучить в свои руки ни один земельный банк, ни Московский, ни Нижегородско-Самарский, располагавшийся в Первопрестольной. Только Рябушинские, пользуясь банкротством олигарха А.К. Алчевского в 1902 году, закрепились в Харьковском земельном банке. Правда, из-за этого краха Минфин особенно тщательно надзирал над деятельностью банка: Рябушинские в течение десятилетия не могли там развернуться в качестве полноправных хозяев[1955].

Но всё-таки визитной карточкой петербургских банков в последнее десятилетие империи, как, впрочем, и ранее, является промышленное строительство, о чём написано достаточно много. Особенное внимание уделялось их участию в тяжёлой индустрии: многие предприятия отрасли или принадлежали столичным банкам или, будучи казёнными, обслуживались там. Годы, предшествующие Первой мировой войне, отличались повышенным вниманием к оборонной промышленности. Развернулось масштабное военно-морское строительство, на которое выделялись значительные бюджетные ресурсы. Одним из основных исполнителей этих программ явились петербургские банки: они сотрудничали с зарубежными партнёрами «Шнейдером», «Виккерсом», Шкодой» и др. Более того, именно через ВПК произошла структуризация связей крупных питерских банков. Исследователи выделяют две группы: Русско-Азиатский, Петербургский частный, Сибирский торговый, Русский торгово-промышленный и Петербургский международный, Русский для внешней торговли, Учётно-ссудный, Волжско-Камский банк. Между ними происходит раздел влияния: например, военно-морские предприятия на Балтике (Путиловский, Невский заводы, Общество механических, гильзовых и трубочных заводов и др.) отходят к группе во главе с Русско-Азиатским банком. В то время как черноморские производства и верфи в Николаеве, Одессе (Наваль, Руссуд и др.) достаются группе Петербургского международного банка[1956]. Обращает на себя внимание тот факт, что в числе ведущих финансовых структур, задействованных в оборонных программах, отсутствовал Азово-Донской банк. Очевидно, правительство решило ограничить его деятельность горной металлургией Юга России, Урала и железнодорожной отраслью, не допуская к наиболее «лакомому», т. е. ВПК. Так, Азово-Донской банк фактически выжили из акционеров Русского общества для изготовления снарядов и военных припасов (Парвиайнен), на который тот претендовал[1957]. В результате ему пришлось довольствоваться тем, к чему допустили. Здесь — корни участия банка в рядах либеральной оппозиции, тесные контакты с кадетской партией и с купеческими тузами Москвы, о чём речь впереди.

Присутствие петербургских банков в тяжёлой индустрии наращивалось за счёт богатейшего Уральского региона. Прежние владельцы — представители сиятельной аристократии, оттеснялись от управления, их акционерные доли размывались до миноритарных, бал начал править питерский капитал: эти процессы отмечены в историографии[1958]. К 1917 году 11 из 15 уральских горных округов банки поставили под свой контроль[1959]. Сборник «Монополии в металлургической промышленности России. 1900–1917 годы», где опубликованы материалы об акционировании уральских заводов, изобилует документацией именно питерских банков. Петербургский международный банк упоминается в сборнике 19 раз, Русско-Азиатский — 24, Азово-Донской — 23, Петербургский частный коммерческий — 10, Сибирский торговый — 9, Русский торгово-промышленный — 6 раз. На этом фоне попытка прежних собственников организовать специальный банк для противостояния столичным финансистам ничего, кроме улыбки, не вызывает[1960].

Не будет преувеличением сказать, что в рассматриваемый период питерская банковская группа функционировала в рамках государственной политики, частные же её интересы реализовывались сообразно общим замыслам. То, как это происходило, можно увидеть на примере железнодорожного хозяйства. По итогам горячки 1860-1870-х годов, в конечном счёте обошедшейся стране в огромную сумму, частное строительство в отрасли не велось. И лишь в 1908 году впервые после 25-летнего перерыва ему вновь был дан «зелёный свет»[1961]. Этому предшествовала дискуссия о казённом и частном строительстве, причём предпочтение отдавалось первому. В качестве главного аргумента выдвигался тот факт, что частная железная дорога является таковой лишь по названию. Ведь правительство не просто выдаёт разрешение на постройку, но и гарантирует доход по облигациям, устанавливает тарифы, осуществляет контроль и т. д., то есть от предпринимательской инициативы зависит, прямо скажем, немногое, а потому отдавать все линии на откуп частнику не имеет смысла. К тому же предоставленный самому себе он стремится минимизировать расходы по содержанию сети. В результате МПС признало оптимальным соотношение: 2/3 линий принадлежат казне, остальные — частным обществам; оно соблюдалось вплоть до начала Первой мировой войны[1962].

За 1909–1913 годы в правительство поступило около трёхсот ходатайств о концессиях на строительство[1963]. Однако рассматривались они принципиально на другой основе, нежели в период железнодорожного бума времён Александра II. Тогда разрешения выдавались кому угодно, точнее, тем, кто преуспел в коррупционном лоббировании; отрасль наводнили люди, имеющие о ней весьма смутные представления. Теперь же во главу угла ставилась профессиональная компетенция. Что касается финансовой стороны дела, то, учитывая вакханалию 1860-1870-х, правительство сочло необходимым контролировать выход новых железнодорожных обществ на западные биржевые рынки, взяв на себя ведение финансовых переговоров. Минфин решил соединять целый