– Чисто!

– Чисто!

– Чисто!

В этой квартире есть мебель – тяжелая и помпезная, в английском стиле XIX века, а стены покрыты книжными шкафами, в которых стоят рядами книги в кожаных переплетах.

Та же пыль. Та же затхлость, но все же чувство, что здесь кто-то когда-то жил.

– Надо искать что-нибудь, – говорит Конни Нюгрен, когда они собираются в кухне, – что укажет нам, где они сейчас.

Они зажигают все лампы.

На стене – изображение далекарлийской лошадки кисти Цорна.

Еще картина Карла Ларссона[19].

Искусство для тех, кто хочет показаться важным.

Показать, что они сами – культурное наследие, и Малин чувствует, что за этим скрывается отсутствие вкуса, что во всей квартире чувствуется налет неуверенности.

Они переходят из одной комнаты в другую, выдвигают ящики, роются среди квитанций и старых бумаг, выворачивают белье из шкафов.

«Мы должны найти хоть что-нибудь», – думает Малин, заходя в комнату, которая, судя по всему, является кабинетом.

Письменный стол, но компьютера нет. Пустые стены, помимо двух портретов маслом. Одна изображает Юсефа Куртзона в молодости.

Рядом с ним – портрет женщины с узкими губами, умными синими глазами и идеально уложенной прической. Голубое платье от Шанель. Женщина стоит перед окном с мелкой расстекловкой. На заднем плане – море.

Должно быть, это Сельда Куртзон.

Жена. Мать.

Малин смотрит на портрет. Стало быть, с этими людьми ты не могла оставаться, Юсефина. Что они сделали с тобой? Что сделало с тобой их отношение к миру?

И Малин думает о своем собственном алкоголизме, о своей тяге к алкоголю, и о маме, и о своей квартире, и до нее вдруг доходит, что ее порадовало, когда мама и папа переехали так невозможно далеко, что ее питье продиктовано той же потребностью в бегстве, которой окрашена вся жизнь Юсефины Куртзон.

Лишь некоторые различия.

События и гены, случайности и совпадения, придающие ходу событий иное направление, но во всем этом есть движение, которое никто не может и не хочет остановить.

«Туве.

Надеюсь, я все же не подпортила тебе жизнь».

Она отрывает взгляд от портрета, видит папку на столе, открывает ее – но папка пуста.

Малин открывает один за другим ящики стола.

Пусто.

Ничего.

Последний ящик.

Одинокий фотоснимок.

Аэрофотосьемка маленького островка в шхерах. Большой белый дом, словно приросший к горе. Дом кажется новым, а к острову ведет с материка длинный мост. Несколько продолговатых белых построек у воды. Фотография сделана осенью – лес и на этом островке, и на соседних сияет яркими красками, словно огонь стремится поглотить и дом на острове, и все постройки.

Почему эта фотография лежит здесь? Это остров братьев? Они сейчас там?

У Малин перехватывает дыхание.

Она переворачивает снимок.

На обороте ничего не написано. Может быть что угодно.

Она зовет Зака и Конни Нюгрена. Показывает им свою находку.

– Что вы думаете по поводу вот этого?

– А не может ли это быть дом одного из братьев? – Конни Нюгрен возбужден, полон энергии, хотя уже довольно поздний час.

– Невозможно определить, – разводит руками Зак.

– Не могут ли они держать там детей? – спрашивает Малин.

– Это изображение дома на острове гораздо севернее Таиланда, – говорит Зак. – А дети Мировича были украдены на Пхукете. Почему они должны находиться в Швеции, на таком острове? Если эта фотография вообще изображает дом в Швеции.

– Они могли привезти детей в Швецию, – отвечает Конни Нюгрен. – Прилететь обычным рейсом или нанять частный самолет.

– Проблема в том, что мы понятия не имеем, где снята эта фотография. Если такая высосанная из пальца догадка вообще может оказаться верной, – говорит Зак. – Ни в одном реестре никакой недвижимости на братьев Куртзонов не зарегистрировано.

И в тот момент, когда Зак заканчивает фразу, у Малин звонит телефон.

На дисплее – имя Юхана Якобсона.

* * *

Он не мог уйти домой.

Не мог видеть своих детей, когда другим детям грозит смертельная опасность, а он, может быть, в состоянии что-то сделать. Так что Юхан Якобсон засел за компьютер в управлении, несмотря на усталость после целого дня бумажной работы и бессмысленных допросов правых и левых активистов, по поводу которых поступали анонимные звонки.

Он снова обыскал весь реестр недвижимости, сопоставил трансакции, вводя названия всех фирм, которыми владели братья Куртзон, или похожие на эти названия.

Нулевой результат. Казалось, семейство Куртзон, братья Куртзон – всего лишь тени, бродящие по Стокгольму, материализующиеся там, где есть деньги.

И тут ему вспомнилось то, что он читал про Юсефа Куртзона, в статье о нем в «Свенска дагбладет», – что финансист был человеком эксцентричным, что он якобы держал в качестве питомцев живых варанов и что на снимке из старого номера глянцевого журнала Сельда Куртзон тоже прогуливалась с вараном на поводке.

«Чтобы ввезти в страну варанов, наверное, требуется разрешение на импорт? – подумал Юхан. – Если их вообще можно ввозить на законных основаниях».

Последняя возможность.

Буквы на экране компьютера начали спутываться друг с другом, а в телефоне висели три сообщения от жены, которая наверняка просила его приехать домой.

Но он зашел на страницу Таможенного управления. Единственное разрешение на ввоз варанов, указанное там, было выдано фирме «Экзотические животные» десять лет назад.

Фирма братьев.

Она была закрыта в 2003 году. Но на разрешении был указан адрес, который нигде ранее не фигурировал.

Лундвиксвеген, 37.

Норрхаммар.

Где это?

Он посмотрел в карты «Гугл».

Муниципалитет Норрхаммар, в шестнадцати милях к северу от Норртелье, почти в двадцати пяти милях от того места, где сейчас находится Малин. Разве это не к северу от Стокгольма?

Никаких ссылок на номер 37. Но спутниковая съемка дороги показала, что та упирается в маленький островок в шхерах с большим белым зданием посредине и с длинными постройками у воды. Остров должен быть номером 37 – тридцать пятый находится на материке, в двух километрах в глубь леса.

А кто же владелец этой недвижимости? Юхан снова вошел в реестр недвижимости, забил адрес, но по адресу «Лундвиксвеген, 37» не было зарегистрировано никакой недвижимости, словно этот адрес перестал существовать или никогда не существовал.