Я внимательно оглядела его. Он развалился среди вздыбленных простыней, закинув руку за голову и ухмыляясь.

— Ну что ж, прежде всего, бьюсь об заклад, что никакой ты не печатник.

Ухмылка стала шире.

— С чего ты это взяла?

Я бесцеремонно ткнула его в ребра.

— Ты в слишком хорошей физической форме. У большинства мужчин за сорок отрастает животик, а у тебя нет ни одной лишней унции жира.

— Это в основном потому, что мне некому готовить, — грустно сказал Джейми. — Когда все время питаешься в трактирах, особо не разжиреешь. К счастью, ты, похоже, питаешься регулярно.

Он фамильярно похлопал меня по заду и со смехом увернулся, когда я шлепнула его по руке.

— Не заговаривай мне зубы, — проворчала я. — Во всяком случае, такие мускулы, как у тебя, не заработаешь, трудясь как проклятый у печатного станка.

Джейми насмешливо поднял бровь.

— А ты когда–нибудь этим занималась, англичаночка?

— Нет. — Я задумчиво нахмурилась. — Надеюсь, ты не промышляешь разбоем на большой дороге?

— Нет, — ответил он, ухмыляясь еще шире. — Попробуй угадать еще раз.

— Мошенничество?

— Нет.

— Что ж, уж конечно, не похищение с целью выкупа, — сказала я и начала загибать пальцы, перечисляя возможности. — Мелкое воровство? Нет. Пиратство? Нет, ты не мог этим заниматься, если не справился со своей морской болезнью. Ростовщичество? Вряд ли.

Я опустила руку и уставилась на него.

— Вообще–то в прежние времена, помнится, ты был изменником, но едва ли это хороший способ зарабатывать на жизнь.

— О, я по–прежнему изменник, — заверил он меня. — Как раз недавно меня обвинили.

— Недавно?

— Я провел несколько лет в тюрьме за измену, — сказал он, довольно хмуро. — За участие в восстании. Но это было некоторое время назад.

— Да, мне это известно.

Его глаза расширились.

— Ты знала об этом?

— И об этом, и еще кое о чем, — сказала я. — Расскажу потом, время будет. Но давай оставим это на будущее и вернемся к заданному вопросу: чем ты зарабатываешь на жизнь теперь?

— Я печатник, — сказал он, улыбаясь.

— И изменник?

— И изменник, — подтвердил Джейми. — За последние два года меня шесть раз арестовывали за подстрекательство к мятежу и дважды налагали арест на мое имущество, но суд ничего не смог доказать.

— И что будет с тобой, если в следующий раз они все–таки докажут?

— О, — ответил он беззаботно, махнув свободной рукой в воздухе, — позорный столб. Порка. Тюремное заключение. Ссылка в колонии. Все в таком духе. Едва ли меня повесят.

— Какое облегчение, — сухо сказала я, чувствуя себя слегка опустошенной.

Признаться, собираясь к нему, я не особо задавалась вопросом, какой может быть его жизнь, и теперь была захвачена врасплох.

— Я ведь предупреждал тебя, — сказал он, больше не поддразнивая; его темно–голубые глаза были серьезными и настороженными.

— Предупреждал, — согласилась я и глубоко вдохнула.

— Теперь ты хочешь уйти?

Его пальцы вцепились в складку стеганого одеяла и напряглись так, что на фоне загорелой кожи выступили побелевшие костяшки.

— Нет, — улыбнулась я как можно безмятежнее. — Не для того я возвращалась, чтобы переспать с тобой один раз и отправиться восвояси. Мое намерение состоит в том, чтобы остаться с тобой, если, конечно, ты меня примешь, — заключила я не совсем уверенно.

— Если я тебя приму!

Джейми с шумом выдохнул, сел на кровати, скрестив ноги, и взял мои руки в свои.

— Я не могу даже описать, что я почувствовал, когда коснулся тебя сегодня, англичаночка, и понял, что ты настоящая, — сказал он, и я увидела в его глазах жар, пробуждавший во мне ответную страсть. — Найти тебя снова, а потом потерять тебя…

Джейми умолк, и я увидела движение его кадыка, когда он тяжело сглотнул.

Я слегка коснулась его лица, обведя пальцем линию скул и подбородка, и, улыбаясь, сказала:

— Нет, больше ты меня не потеряешь. Никогда. — Я пригладила и убрала за ухо выбившуюся рыжую прядь. — Даже если я узнаю, что ты был двоеженцем и напивался вдрызг в общественных местах, это ничего не изменит.

Джейми резко дернулся, и я от неожиданности опустила руку.

— В чем дело?

— Ну… — начал он и остановился, поджал губы и бросил на меня быстрый взгляд. — Просто…

— Просто что? Есть что–то такое, чего ты мне не рассказал?

— Ну, вообще–то печатание подстрекательских памфлетов совсем не прибыльное занятие, — признался Джейми.

— Полагаю, так оно и есть, — буркнула я, и сердце мое снова забилось сильнее в ожидании перспективы дальнейших откровений. — Чем еще ты занимаешься?

— Как тебе сказать? Контрабандой, — виновато сказал он. — Это позволяет прокормиться.

— Контрабандой? — Я вытаращила глаза. — И что же ты перевозишь контрабандой?

— Главным образом виски, но теперь бывает, что и ром, немного французских вин и батист.

— Вот оно что! — вырвалось у меня. Все части головоломки встали на свои места: и Уиллоби, и эдинбургские доки, и наше нынешнее местонахождение. — Вот какова твоя связь с этим местом, то, что ты имел в виду, сказав, что это мадам Жанна твоя клиентка?

— Именно, — кивнул он. — Мы прекрасно сотрудничаем: когда из Франции прибывает вино, его свозят в один из здешних подвалов. Часть вина мы напрямую продаем Жанне для нужд ее заведения, а остальное она хранит, пока мы не забираем, чтобы переправить дальше.

— Хм. И как часть этой договоренности… — осторожно произнесла я, — ты… э–э…

Голубые глаза сузились.

— Нет, англичаночка, все не так, как ты думаешь, — отрезал Джейми.

— Неужели? — произнесла я, стараясь не выдать своего чрезвычайного удовлетворения. — И о чем же я думаю?

— Ты думала, не пользуюсь ли я здесь порой своей партнерской долей, а?

Он поднял на меня бровь.

— Ну, думала, — призналась я. — Правда, меня это не касается.

— Значит, не касается?

Джейми поднял обе рыжие брови и взял меня за плечи, привлекая к себе.

— Не касается? — повторил он чуть позже, хотя на сей раз ему, похоже, недоставало дыхания.

— Да. — У меня тоже перехватило дух, и ответ мой прозвучал сдавленно. — И ты не…

— Нет. Иди ко мне.

Он заключил меня в объятия и привлек к себе. Память тела отличается от памяти разума: размышляя, гадая, сомневаясь и беспокоясь, я была неловкой и неуклюжей, а стоило обо всем этом забыть, как тело само стало с готовностью отзываться на все, словно никакой двадцатилетней разлуки не было и в помине.