посвятить время работе над книгой. «Год, два, — пишет он Н. Ф. Петровскому уже 14 марта, — сидеть придется за разработкой привезенных материалов. Насчет истинного положения Восточного Туркестана приходилось мне говорить с сильными мира сего, но они, сколько я знаю, считают мои слова преувеличенными, другими словами — ложными. Время сделает свое дело, и истина возьмет верх над ложью и проходимством…»

Впрочем, эти горькие слова были написаны им сгоряча. К его мнению прислушивались — во всяком случае, ему было поручено изложить свои мысли по поводу возможной войны с Китаем. Именно этой работой он займется сразу по приезде в Слободу 20 марта 1886 года, не считая приятных хлопот по обустройству сада. Да-да, Пржевальский полон неожиданных талантов, и среди них обнаружился талант садовода. Из прошлой экспедиции он привез семена хотанских арбузов и дынь и с энтузиазмом занимался их интродукцией (посажены 1 марта и дали большие ростки).

Весна — время весеннего пролета птиц — любимейшее время года Николая Михайловича. Вместе с Телешовым, приехавшим погостить в Слободу, он наслаждается охотой и рыбалкой в своем заповедном имении. «Не взыщите на то, — писал он жене брата С. А. Пржевальской 2 апреля, — что пишу только о тетеревах и вальдшнепах. Больше отсюда писать не о чем. Сейчас опять еду в лес на ночевку».

А тем временем слава Пржевальского начинала жить своей жизнью, донося до него в его смоленском имении редкие отголоски.

«Некая госпожа Жардецкая перевела на французский мое путешествие. Hachett и К дают 2000 франков за право издания этого перевода. Половина этой суммы поступит переводчице, половина мне…»

15 апреля Николай Михайлович получает письмо от секретаря Российской Академии наук К. С. Веселовского с просьбой прислать фото в профиль. Такого фото нет, нужно ехать в Смоленск по весенней распутице, и Пржевальский пробует отговариваться, даже пишет академику А. А. Штрауху, пытаясь выяснить, зачем Академии наук срочно понадобилась такая фотография. Штраух в письме лукаво предполагает, что Пржевальский «давно отгадал», что это за вещь, для изготовления которой потребовалась фотография, но на самом деле ему совершенно невдомек.

20 мая Пржевальского вызывают в Петербург по другому поводу — для присутствия на особом комитете для принятия мер в случае возможной войны с Китаем. К этому обсуждению он подготовил заказанный ему отчет «Новые соображения о войне с Китаем». Естественно, отчет произвел сильнейшее впечатление, поскольку вобрал в себя многолетний опыт странствий Пржевальского и глубокое понимание им как географии и климата региона, так и этнического и религиозного состава населявших его племен.

Тут раскрылась и загадочная настойчивость Веселовского. 3 мая 1886 года ряд академиков, включая К. Веселовского, А. Штрауха, К. Максимовича зачитали на общем собрании заявление, которое начиналось такими словами: «Экспедиции Николая Михайловича Пржевальского в Центральную Азию составляют одно из самых выдающихся явлений в истории ученых путешествий вообще…первым из европейцев наш знаменитый путешественник проник в самый центр высокой нагорной Азии и познакомил нас с местностями, известными до него, и то лишь отчасти, только по скудным китайским источникам. Там он произвел целый ряд крайне важных открытий и исследований, вполне оцененных как у нас так и за границею и оставивших имя его в ряду с именами знаменитейших путешественников всех времени и народов»[156].

Отметив громадный вклад Николая Михайловича в отечественную и мировую науку, в обращении предлагалось выбить медаль с портретом путешественника. Это решение было утверждено единогласно.

Отчитавшись, Николай Михайлович поспешил в деревню. Однако все лето он занимался в основном охотой и рыбалкой, а для своей будущей книги написал одну лишь главу — «Очерк современного положения Центральной Азии», которая была напечатана в «Русском вестнике» в декабре. «В жаркую погоду писать невозможно, — говорил он, — вплотную я засяду только в осень. После питерской каторги теперь отдыхаю в деревне и ни за что никуда не поеду до глубокой осени».

Странно даже читать эти строки, зная, что именно этот человек пересекал Алашань и пустыни Гоби. Однако размеренная жизнь действительно не шла ему на пользу — оказавшись в спокойной обстановке после огромных физических нагрузок, Николай Михайлович начал стремительно полнеть, опухли ноги. Пришлось съездить в Москву к доктору Остроумову, который посадил его на диету, однако пациент быстро вернулся к привычному образу жизни. «Обидно, — говорил он, — что квас и сладости запрещены, мучного можно немного, а жирного вовсе не надо; фрукты есть можно, пить клюквенный морс без сахару не более восьми стаканов в сутки».

Доктор также порекомендовал ему меньше заниматься сидячей работой и нанять переписчика. Переживая за него, жена брата Софья Александровна приглашает его на лето к ним на дачу, однако Пржевальский не желает покидать Слободу. «Много благодарен за Ваше любезное приглашение, жаль только, что мне трудно им воспользоваться. К Слободе я весьма привык, одиночество меня нисколько не стесняет, охота вокруг отличная, место дикое… Диету держу по возможности, купаюсь два раза в день. Что касается до опухоли ноги, то опухоль эту вероятно вылечит только пустыня, как то было и в минувшую мою экспедицию. Как вольной птице тесно жить в клетке, так и мне не ужиться среди „цивилизации“, где каждый человек прежде всего раб условий общественной жизни… — пишет он ей. — Простор в пустыне — вот о чем я день и ночь мечтаю. Дайте мне горы золота, я на них не продам своей дикой свободы… Еще раз искренно вас благодарю за внимание. По временам ласки приятны и дикому зверю»[157].

Для большего уединения Пржевальский даже принял решение закрыть винный завод, о чем уведомил управляющего.

29 декабря 1886 года, в день торжественного годового собрания Императорской Академии наук, Пржевальскому была преподнесена выбитая в его честь золотая медаль. На лицевой стороне медали был изображен портрет путешественника с надписью вокруг: «Николаю Михайловичу Пржевальскому. Императорская Академия Наук». На обороте были выгравированы окруженные лавровым венком слова: «Первому исследователю природы Центральной Азии 1886 г.». Секретарь Академии К. С. Веселовский произнес по этому поводу следующие слова: «Есть счастливые имена, которые довольно произнести, чтобы возбудить в слушателях представление о чем-то великом и общеизвестном. Таково имя Пржевальского… Имя Пржевальского будет отныне синонимом бесстрашия и энергии в борьбе с природой и людьми, и беззаветной преданности науке».

«Вот прекрасный некролог для меня и готов, — повторял Пржевальский под сильным впечатлением этой речи, — теперь я знаю, что скажут после моей смерти…»

Даже звание почетного члена Франкфуртского и Голландского географических обществ не перебило этого впечатления.

С начала 1887 года уже готовилось новое крупное мероприятие — выставка коллекций Пржевальского, открывшаяся 2 февраля. На открытии присутствовали император с супругой, цесаревич и великие князья. Император несколько раз благодарил Николая Михайловича и остался очень доволен увиденным. После открытия выставки для публики 4 февраля Пржевальский снова