вошел управляющий, Николай Михайлович обнял его и горько разрыдался. Потом, за завтраком, когда никому кусок не лез в горло, он все просил свою любимую няню благословить его и обещал, когда вернется, навсегда уже зажить спокойной жизнью.

Уже в момент отъезда он вышел из дома и на одной из колонн написал красным карандашом «До свиданья, Слобода. 5 августа 1888 года. Н. Пржевальский». Затем подозвал Роборовского, Козлова, Телешова и Нефедова и велел им написать свои фамилии на этой колонне.

Сели в тележку. И когда озеро Сапшо начало пропадать из глаз, Николай Михайлович произнес: «Ну прощай, мое любимое озеро…»

«День этот был для меня такой тяжелый, каких я, кажется, еще не испытывал в своей жизни, — говорил он впоследствии. — Приходилось прощаться с Макарьевной без надежды когда-либо ее увидеть».

* * *

С такой вот грустной ноты началось пятое путешествие Пржевальского.

Им владела какая-то тяжесть. Когда его молодые спутники начали обсуждать, что будут делать, когда вернутся в Слободу, Николай Михайлович даже рассердился:

— Разве об этом можно говорить? Разве вы не знаете, что жизнь каждого из нас не один раз будет висеть на волоске?[159]

Но выбор был уже сделан и теперь следовало идти по избранному пути до конца.

10 августа Пржевальский побывал на аудиенции у Александра III, на которой он преподнес государю свою последнюю книгу. «Прием был такой милостивый, как я и не воображал. Меня встречали и принимали как родного»[160]. Цесаревич просил Пржевальского писать ему и вообще чаще давать знать о себе.

18 августа путешественник выехал из Петербурга. Он хотел скрыть дату своего отъезда, чтобы ему не докучали, но известие напечатали во всех газетах и на вокзале собралась толпа. Когда поезд тронулся, Пржевальский высунулся из окна и, обращаясь к Ф. Д. Плеске, крикнул: «Если меня не станет, то обработку птиц поручаю вам!»

Поезд набирал ход, а Роборовский заметил, что Николай Михайлович опять плачет.

— Что же! Надо успокоиться, — будто оправдываясь, сказал он. — Едем на волю, на свободу, на труды, но труды приятные и полезные. Если поможет Бог вернуться, то снова увидимся со всеми; если же не вернемся, то все-таки умереть за такое славное дело приятнее, чем дома.

21 августа, сразу по приезде в Москву, Пржевальский получил известие о смерти Макарьевны и сильно горевал. Но горевать было некогда — 24 августа путешественники покинули Москву. «В 4 часа почтовый поезд Нижегородской дороги повез меня в пятое путешествие по Центральной Азии. Радость великая! Опять впереди свобода и дело по душе».

Утром 25-го экспедиция погрузилась на борт парохода «Фельдмаршал Суворов» и поплыла вниз по Волге до Каспия. Тем временем, еще даже не начавшись, планируемая экспедиция вызвала сильное политическое сопротивление, причем как со стороны китайского правительства, не желавшего выдать путешественнику паспорт из опасения допускать соглядатая в свои потайные уголки, так и со стороны англичан, видевших в Пржевальском неизменную угрозу расширению их влияния на тибетские нагорья. В это время в небольшом государстве Сикким[161], расположенном в предгорьях Восточных Гималаев, у границ Британской Индии и Тибетской области Китайской империи, начались военные действия между английскими и тибетскими войсками. Английская экспансия в Сиккиме угрожала хрупкому политическому равновесию, установившемуся в Тибете.

О предстоящем путешествии писали лондонские газеты, указывая на совпадение сроков экспедиции с ростом напряженности между Англией и Тибетом и растущей симпатии последнего к русским. 27 августа брюссельская газета «Independence» писала: «Генерал Пржевальский только что отправился из России в Тибет с намерением проникнуть в тибетскую столицу Лхасу. Путешествие генерала Пржевальского предпринимается будто бы исключительно с научной целью. Тем не менее оно сильно беспокоит британских государственных деятелей. В английских политических кругах усматривают в экспедиции генерала Пржевальского политическое, а может быть, даже военное значение и полагают, что она предпринята с целью создать новые затруднения для Англии. Россия уже давно нашла слабую сторону индо-британской имерии на северо-западной границе Индии с Афганистаном. Вторжение тибетцев в Сикким свидетельствует о существовании другого слабого пункта индо-британской империи на ее северо-восточной границе… В Лондоне убеждены, что русский генерал, по прибытии в Лхассу, не преминет заключить секретный договор с далай-ламой».

На этом фоне Пржевальскому пришлось просить цесаревича о помощи в деле выдачи ему паспорта пекинским правительством. Завязалась нешуточная переписка, в которой русским пришлось уверять китайцев в исключительно научных целях экспедиции. Наконец, китайцы сдались и в конце августа необходимые бумаги были получены. Генералу Пржевальскому разрешалось проехать в Тибет в сопровождении не более 16 конвойных.

* * *

7 сентября путники прибыли в Самарканд, проехав от Каспия по только что построенной Закаспийской железной дороге. Эта дорога произвела на Николая Михайловича огромное впечатление. «Словно в сказке, несешься в вагоне по сыпучим пескам или о бесплодной и безводной соляной равнине. После первой ночи езды от Каспия появляется Кызыл-Арват, к вечеру того же дня Ашхабад, назавтра утром Мерв и т. д. до Самарканда…» Путь в 5000 верст был проделан меньше чем за две недели.

В Самарканде Пржевальского встретил его сводный брат, инженер Самаркандской железной дороги Н. И. Толпыго, на квартире которого он и остановился. Следующий день был полностью посвящен распаковке вещей и визитам, в том числе ужину у губернатора. 11 сентября путешественники, и с ними брат Пржевальского уже выехали в Ташкент. 14-го у Николая Ивановича Толпыго уже заканчивался отпуск, и он вынужден был попрощаться. Впоследствии он вспоминал, что Николай Михайлович настойчиво повторял «прощай», в то время как сам он все время говорил «до свиданья».

23 сентября Николай Михайлович прибыл в город Пишпек (ныне Бишкек), где был весьма тронут приемом местных властей, которые, зная о его любви к походной жизни, специально для него и его спутников установили четыре юрты. Вместе с тем Пржевальским продолжали владеть мрачные мысли. Его спутник Роборовский позже вспоминал, что несколько раз Николай Михайлович возвращался к мыслям о смерти и говорил, что хотел бы умереть не дома, а где-нибудь в путешествии, со своей семьей, как он называл свой отряд.

Съездив в Верный за снаряжением, там же Пржевальский произвел отбор нижних чинов для экспедиции. К выбору он, как всегда, подходил с особой придирчивостью. Из роты или батальона вначале отбирались добровольцы. Затем из числа выбранных исключались женатые, так как семья считалась обузой, а также фабричные как слишком впитавшие пороки цивилизации. Идеальным кандидатом был какой-нибудь земледелец из глубинки с отменным здоровьем на последних сроках службы. Унтер-офицеры также проверялись на наличие нравственных качеств.

Возвращаясь в Пишпек, на подъезде к городу 3-го октября Пржевальский увидел много фазанов и загорелся желанием на них поохотиться. Назавтра Николай Михайлович отравился на охоту на берега реки Чу и набил целый мешок фазанов. Он не знал, что в 1887 году среди киргизов, живших в окрестностях этой болотистой реки, бушевала