— Да нет, ну что ты?! — спохватившись, закрутился Мишка. — Твой сын — не твой сын. Стихия. Поди докажи, что тут было, а чего нет. Вот что главное.

— Нет! — стоял на своем Кустов. — И я не позволю наживаться на беде!

Кустов, кряжистый, широко рассевшись за столом, поправляя без конца скособочившийся, неумело, крупным узлом, завязанный галстук, стал вычеркивать из акта всех, до кого вода не достала, — пока Мишка, тоже взъерошившись, не отобрал у него карандаш.

— Ну кто об этом знает? — спрашивал он, опершись в стол руками и низко, точно придавливая своим весом, склонившись над Кустовым. — Кто?!

— Ну я знаю, к примеру, — отодвигался Кустов от него.

— И что, ты на каждом перекрестке будешь орать, что этого не было?

— Но совесть-то у меня гражданская есть?

— Да ты что, для себя стараешься? Или я — для себя? Для дела это надо, для дела! Люди же получат квартиры, наши люди, твои, поселковые. Когда еще у тебя такая возможность появится? Тебе что, хуже будет, если очередников поубавится?

Очередниками Мишка и сразил Кустова: они больше всего терзали его, из-за них он десятки раз раскаивался на разных совещаниях, что согласился стать председателем. Производство в последнее время росло сильно, а на жилье денег практически не давали: должны были строить его сами заводы, а те, еще как надо не отладившись, конечно же, о жилье меньше всего думали. За жилье с них не спрашивали, а вот за план!..

Кустов акт подписал — вычеркнул только своего сына.

— Ну и глупо! — сказал ему Мишка.

Но настаивать не стал: так было действительно лучше, вроде бы бескорыстнее…

Облисполком потом отстроил Мишке пятиэтажный панельный дом — с него, этого дома, по сути, и началось активное каменное строительство в городке.

Даже на цемзаводе проделикатничали: только то, что действительно пострадало, и включили в акт — и получили помощи, в результате, крохи.

Новый дом для Мишки был велик — и он несколько квартир великодушно — правда, тут и Кустов поднажал — уступил цемзаводу.

Мишка стал героем. И это-то больше всего поражало Вадима: ведь соврал, словчил. Но на всех заводских собраниях, на совещаниях поселкового актива только и слышалось о нем: — Настоящий хозяин! Молодец!.. Не упустил, как другие, возможности!..

Мишка и с цемзавода сумел сорвать большие деньги в тот потоп, — за сброшенную на затор взрывчатку.

— Это же спецтовар, товар особого учета, — увещевал он Галину (дамба была в ее хозяйстве), — и этот товар мне отпускают строго на взрывы камня…

— Но камня-то нет! — попыталась отстаивать интересы завода Галина, хотя она уже вся была под Мишкиным обаянием. — Как же мы его будем вам оплачивать, а?

— Сошлитесь на дамбу, — подсказывал Мишка. — На нее миллион кубометров сейчас списать можно. Понимаете? Размыло, мол, всю, до основания…

Он хитро подмигивал Галине, обнимал ее за плечи.

Мишка грабил их, они это видели — и, тем не менее, пригласили его после к себе на работу: очень уж он восхитил их своей оборотистостью.

Тогда-то вроде бы и завязался у Галины с Мишкой роман, о чем, правда, потом ни он, ни она ни разу не проговорились. Но слух ходил упорный, вплоть до того, что Лиля будто бы собиралась уже уйти от Мишки и что Мишка свел Галину с Вадимом нарочно, чтобы замести следы…

VIII

С Галиной с самого начала получилось так, что Вадим как бы оказался под ней, в зависимости от ее воли.

Нельзя сказать, что она не нравилась ему: нет, она была красивой, всегда подтянутой, энергичной — один вид ее бодрил, поднимал настроение — и она привлекла его внимание в первый же вечер знакомства. К тому же Вадим был в таком возрасте, когда женщины вообще занимали его воображение, влекли тайной — и первая, с кем он мог познать эту тайну, могла завладеть им.

Галина уже была замужем, еще в студенчестве, но муж оказался не таким, каким она хотела его видеть. Тот вдруг запил — якобы в знак протеста, что Галина крепко зажала его, аспиранта-горняка, неглупого, но ленивого и робкого — оттого и неудачника, как считала она. С ним Галина и приехала в Бродск: он бросил аспирантуру, пытался работать над диссертацией здесь, в карьере. Это, в общем-то, была его идея — наложение взрывных волн. Мишка, правда, потом ее видоизменил — и довел работу до конца. А тот все мялся, считал, что карьерского материала маловато, боялся, как бы его не прокатили на защите — и собрался проверить это наложение еще где-нибудь, в шахте, хотя, может, как предполагала Галина, сделал он так назло ей, поскольку она уж очень хотела тогда вернуться в город.

Ехать на шахту Галина наотрез отказалась — и они разошлись. Там, где-то на севере, муж ее и спился окончательно.

— Тряпка, — с вечным, непроходящим раздражением отзывалась о нем Галина.

Она не любила говорить о своем первом муже. У нее сохранилась фотография Авдеева — такая у того была фамилия: лобастый, с большими задумчивыми глазами и полувиноватой улыбкой парень.

— Таким он и был всю жизнь, — сказала как-то раз Галина. — Он словно боялся жить среди людей — всем уступал, сторонился, ни во что не ввязывался. Муж должен быть как тигр — с хваткой.

Вадим тоже таким не был — с хваткой, — и он всю жизнь с Галиной мучился от этой своей неполноценности.

Познакомились они на Первое мая, у Мишки, — еще в старом, карьеровском доме, после потопа. На стенах дома, на мебели, кругом, видны были сырые, как плесень, несмываемые, следы от воды — несмотря на то, что Мишка уже и обдирал штукатурку, затирал, забеливал стены, покрывал лаком шифоньер, тумбочки, ножки столов. Об этом Мишка в те дни только и говорил на работе.

— Понимаешь, — прыгая по булыгам, догонял он Вадима где-нибудь в карьере, точно со срочным, оперативным, заданием, — соскоблил шкуркой только то, что закисало, — а оно выделяется. Стол — как будто на него носки надели. Как думаешь, сровняется цвет или нет?

— Черт его знает, — пожимал плечами Вадим. — Спроси кого-нибудь из стариков…

— Никандров пугает: крась не крась, плесень все равно теперь вылезет, а? Как думаешь?

— Вылезет, — наобум говорил Вадим.

Он знал, что если Мишку как-то не успокоить, не утвердить в каком-то мнении, тот замотается сам и замотает всех.

Шифоньер стоил денег, первых заработанных и потому особенно дорогих, и Мишка, не отступаясь, возился с ним все вечера и воскресенья —