– У меня осталось еще два часа жизни, – изумленно сказала она. – Как странно не иметь смертельной болезни и находиться в здравом уме, но точно знать, что конец близок. Я не обладаю даром провидения, но вижу, как это будет.

Она провела ладонью по своей руке, такой плотной и теплой. Бренность этой плоти и особенно ее близкая смерть казались чем-то неестественным.

– Идемте, мои дорогие. Оденьте меня как на праздник; попросите Бальтазара принести мое особое платье. Это будет праздничная церемония.

Пока они готовили ее наряд, Мария тихо стояла рядом, сосредоточившись на своем дыхании. Сам воздух казался густым, как сытная еда; акт дыхания становился чем-то осознанным. Дыхание жизни. Дышать – значит жить. И создал Господь Бог человека из праха земного, вдохнул в лице его дыхание жизни, и стал человек душой живою[31].

«О Господи, я должна верить, что останусь душой живою даже через два часа, когда издам последний вздох, – подумала она. – Я должна…»

– Вот, миледи, – сказала Элизабет, держа в руках алое платье. Оно было шелковое, с простой юбкой и низким корсажем, полностью открывавшим шею для удара топора. Подвернутый воротник спереди был обшит кружевом. Также имелись отдельные накладные рукава.

– Спасибо. – Мария стала надевать платье, когда ее посетила ужасная мысль. Что, если оно не подойдет? Она даже не пробовала примерить его.

Но платье оказалось впору. Оно сидело превосходно.

Потом Джейн принесла ей верхнее платье траурно-черного цвета, атласное, с бархатной оторочкой и гагатовыми пуговицами. Со слезами на глазах она закрепила это платье над алым. Элизабет подала Марии ее лучший парик и аккуратно расправила его, прежде чем надеть головной убор: белый чепец с остроконечным верхом, с которого ниспадала длинная белая вуаль, окаймленная кружевом. Она доходила до пола, как и ее подвенечная вуаль на первой свадебной церемонии.

Женщины отступили и посмотрели на нее. Мария уже чувствовала, как отдаляется от них, обряженная для дальнего путешествия в иные земли. Одежда преобразила ее.

Она взяла четки и прикрепила их к талии вместе с крестом. На ее шее на золотой цепочке висел медальон Agnus Dei. Ее движения стали плавными и изящными.

– Благодарю, – сказала она. – Я хочу попросить вас… еще об одной услуге. После казни на эшафоте я уже не смогу позаботиться об этом теле, как требуют приличия. Пожалуйста, прикройте меня; не выставляйте мое тело на всеобщее обозрение.

Женщины молча кивнули.

– А теперь давайте присоединимся к остальным слугам. Я хочу в последний раз обратиться к ним.

Когда они собрались вместе, Мария обняла женщин и подала мужчинам руку для поцелуя. Она собиралась рассказать им о завещании и о том, что им предстоит сделать впоследствии, но обнаружила, что слова излишни; сейчас они прозвучали бы неуместно. Вместо этого она положила завещание вместе с прощальными письмами в открытую шкатулку и просто указала на нее.

За окнами уже рассвело. В воздухе ощущалось легкое дыхание весны; возможно, по берегам реки Нэн уже расцветали подснежники.

«Восьмое февраля, – подумала она. – В конце этого дня исполнится двадцать лет с тех пор, как я в последний раз видела Дарнли, а на следующий день его не стало. В моем конце – мое начало. В тот день начались мои настоящие злоключения, а сегодня они закончатся».

Потом, приняв немного хлеба, который принес Бургойн, чтобы подкрепиться, она отвернулась от слуг и ушла в альков помолиться.

Она думала, что ей предстоит сказать о многом, но на самом деле слов осталось очень мало. Укрепи меня. Благодарю Тебя за эту жизнь. Геддон, чье время на земле тоже приближалось к концу, но упорно цеплявшийся за жизнь, стучал по полу лысеющим хвостом. От этого знакомого звука, подводившего итог всем повседневным вещам, с которыми она расставалась, к глазам Марии подступили слезы.

– О каких странных вещах я больше всего скорблю… – тихо прошептала она.

В половине восьмого утра шериф графства постучался в дверь, и его пропустили в комнату.

– Мадам, лорды прислали меня за вами, – сказал он.

Мария встала и повернулась к нему:

– Да. Пора идти.

Бургойн внезапно сорвался с места, побежал в комнату, где висело старое распятие из слоновой кости, и снял его со стены.

– Несите его перед ней, – обратился он к одному из слуг. Мария улыбнулась: как она могла забыть о нем?

Вместе они покинули ее покои и спустились по большой дубовой лестнице, а потом миновали калитку, обозначавшую границу маленького мира Марии, за которую ей не разрешалось выходить. Теперь она оказалась снаружи, поддерживаемая двумя людьми Паулета.

У подножия лестницы на другой стороне двора стоял граф Кентский, остановивший ее слуг.

– Ни шагу дальше! Вам запрещено входить в большой зал. – Он сверкнул глазами. – По приказу королевы вы должны умереть в одиночестве.

Ее слуги начали громко протестовать. Джейн бросилась на пол и уцепилась за ее платье.

Пальцы, цепляющиеся за мое платье… Риччио! Она освободилась от хватки Джейн и повернулась к графу Кентскому:

– Пожалуйста, сэр, пусть они будут свидетелями моей кончины. Я хочу, чтобы они видели, как я выдержу это.

– Нет! Они, несомненно, будут плакать, причитать и отвлекать палача. Хуже того, они начнут окунать носовые платки в вашу кровь, чтобы обзавестись священными реликвиями. Мы знаем, что ваши единоверцы делают с подобными безделушками!

Марию передернуло от гнева.

– Милорд, – сказала она, стараясь сохранять спокойствие. – Хотя я скоро и умру, но даю слово, что они не станут делать ничего из вышеперечисленного. – Она повернулась к графу Шрусбери, прятавшемуся позади. – Я знаю, что королева Елизавета не давала вам таких указаний. Будучи женщиной и королевой, она, безусловно, уважает мое достоинство настолько, чтобы разрешить моим фрейлинам присутствовать при моей казни.

Шрусбери, Кент, Паулет и Друри посовещались и наконец решили, что она может выбрать шестерых сопровождающих.

– Тогда я выбираю Джейн и Элизабет, моего главного эконома Эндрю Мелвилла, моего врача, аптекаря и хирурга. Если… мне не позволят иметь священника.

– Никаких священников! – прорычал граф Кентский.

– Хорошо, – согласилась Мария.

Прежде чем они двинулись дальше, Мелвилл бросился на колени и воскликнул:

– Горе мне! Что за злой жребий – привезти в Шотландию скорбную весть, что мою королеву обезглавили в Англии!

– Не плачь, Эндрю, мой добрый и верный слуга. Я католичка, а ты протестант, но есть лишь один Христос, и я велю тебе от Его имени быть свидетелем, что я умру в своей вере, как истинная шотландка и настоящая француженка. Расскажи моему дорогому сыну о моих последних минутах. Я даю ему свое благословение.