Слезы застилали Джейн глаза, и она никак не могла завязать шарф.

«Скорее, я не хочу, чтобы это продолжалось!»

Но трясущиеся руки продолжали маячить у нее перед глазами.

– Успокойся, – сказала Мария. – Я дала обещание. Не плачь, а молись за меня.

Марии пришлось помочь ей закрепить шарф; он частично закрыл ее волосы, наподобие тюрбана.

Теперь Мария ничего не видела. Она слышала дыхание женщин рядом с собой, а потому услышала, как их уводят.

Кто-то помог ей опуститься на колени на мягкую подушку, уложенную рядом с плахой. Она устроилась поудобнее, а потом вытянула руки, ощупывая плаху. Она ощущала ее твердые края под черной тканью. Потом она наклонилась вперед и поместила подбородок в ложбинку, специально предназначенную для этой цели.

Почему все было таким реальным, таким трудным? Предполагалось, что все окажется призрачным и невесомым, как в сновидении, и закончится вспышкой экстаза. Вместо этого она ощущала грубую ткань и ноющие колени, а узел шарфа врезался ей в затылок. Она сглотнула и стала ждать, стараясь не шевелиться.

– In Te Domino confido, non confudar in aeternum… – прошептала она. «Тебе, Господи, вверяю свою душу, да не смутится она вовеки…»

Кто-то прикоснулся к ней. Широкая сильная ладонь выровняла ее положение, надавив на спину. Она чувствовала, как пот просачивается через одежду и проступает под давлением.

– In manus tuas… – «В Твои руки, Господи, вверяю дух мой…»

Она слышала собственный голос. Восприятие было мучительно обостренным.

«Все оказалось совсем не так, как я ожидала… Глубже, тяжелее, необузданнее, слаще, грандиознее… Но я все равно иду к Тебе, Господи… Помоги мне!»

Шрусбери, назначенный распорядителем казни, опустил свой жезл, подавая сигнал. Палач высоко занес топор и сразу же опустил его. Он с ужасом увидел, что промахнулся из-за нервозности и лишь пробил ей череп с одной стороны. Она застонала и тишайшим шепотом произнесла: «Иисусе…» Зрители закричали. Палач быстро поднял топор и ударил со всей силы. На этот раз лезвие прошло через шею, почти отделив голову от тела. Сердитый и пристыженный, он воспользовался лезвием топора как пилой, чтобы рассечь последние связки. Голова упала и откатилась в сторону. Тело опрокинулось на спину с плечами, забрызганными кровью, толчками вытекавшей из шеи.

– Боже, храни королеву Елизавету! – воскликнул палач и наклонился, чтобы взять голову. Он ухватил ее за шарф и поднял в воздух. Внезапно она разделилась; сама голова упала на эшафот, а палач остался стоять с париком и шарфом в руке. Люди ахнули, увидев седые волосы Марии. Лежавшая голова смотрела на них, ее губы шевелились.

– Так сгинут все враги королевы! – закричал граф Кентский, расставив ноги над упавшей головой.

– Да! Так сгинут все враги Священного Писания! – завопил настоятель.

Шрусбери отвернулся и заплакал.

Палач попытался поднять юбки Марии и забрать ее подвязки, что было его привилегией, освященной временем. Пока он рылся в юбках, раздалось приглушенное тявканье, и из складок ткани появился маленький пес. Это был Геддон, который последовал за хозяйкой из ее покоев и спрятался в объемистых юбках.

– Что?.. – вскричал Булл, отдернув руку.

Геддон подбежал к обезглавленному телу и недоуменно обежал вокруг него. Потом он сел рядом с ним и испустил громкий протяжный вой, словно донесшийся из потустороннего мира. Он покатался в крови и встал на страже возле тела.

Джейн и Элизабет бросились к лестнице. Они забыли свою клятву перед госпожой, и ее тело осквернили. Но им преградили путь.

– Нет! Вы не подниметесь туда!

– Мы должны позаботиться о ее теле! Мы обещали…

– Теперь ваши обещания ничего не значат для нее.

Настоятель вскочил на эшафот и схватил Геддона. Он ткнул пса носом в лужу крови и попытался заставить его пить ее.

– Джон Нокс предсказал, что псы будут пить ее кровь! – закричал он. – Пей, дворняга!

Но Геддон с рычанием извернулся и вонзил зубы в его запястье.

– Дьявольское отродье! – взвизгнул каноник и отпустил его.

Паулет положил голову Марии на бархатную подушку и поднес к открытому окну, чтобы показать ее людям, собравшимся снаружи.

Но ничто не было таким, как должно быть. Эта голова принадлежала не Марии, а какой-то незнакомой пожилой женщине. Граф Шрусбери плакал. Мария не испугалась и не выглядела сломленной на эшафоте – нет, она была счастлива и безмятежна. Внезапно его обязанность рассказать королеве Елизавете о том, как сгинула ее великая соперница, показалась далеко не завидной.

Ничто не было таким, как ожидалось.

Они забрали ее распятие и дневник, ее окровавленную одежду, саму плаху и все остальное, к чему она прикасалась. Все это превратилось в пепел на большом костре, разведенном во дворе замка. Не должно было остаться никаких реликвий, никаких памятных вещей. Любые следы земного присутствия королевы Шотландии подлежали уничтожению.

Ничто не было таким, как ожидалось.

Но оставалось тело королевы, которое не могло исчезнуть, свидетели казни, которые будут рассказывать об этом событии и описывать все, что они видели, памятные вещи, которые она уже раздала. Остались места, где она жила, люди, которых знала, ребенок, которого она родила, – и все это было возвышено и вписано в историю той смертью, которую она приняла. Чем тщательнее оттирали эшафот и старались избавиться от ее вещей, тем более ценными становились оставшиеся реликвии.

Когда пламя охватило ее алое платье, где-то в замке зашевелилось и обрело новую жизнь плесневеющее полотно с ее девизом «В моем конце – мое начало».

Adoro, imploro, / Ut liberes me.

Молю на коленях, / Даруй мне свободу.

Когда она обрела свободу, многочисленные Марии Стюарт, заключенные в одном теле, разлетелись по своим владениям, разделяясь на несоединимые элементы.

Молодой и прекрасный дух вернулся во Францию. Он прилетел в Реймс и наконец увидел могилу своей матери, любимой тети и безутешной подруги Мэри Сетон. Он с любовью задержался у стены, где когда-то висело распятие из слоновой кости. Потом чистый дух, не знающий телесных ограничений, полетел в Нотр-Дам, где выслушал надгробную речь о самом себе.

Там, в сумраке огромного собора, где она сочеталась браком в блеске земной славы, ее дух услышал пожилого священника – тогда молодого человека, – рассказывавшего о ней и о былых днях.

– В том месте, где мы сейчас собрались, многие из нас видели королеву Марию в день ее бракосочетания, облаченную в царственный наряд, так густо усыпанный самоцветами, что она сияла наравне с солнцем, прекраснейшая и очаровательная, как ни одна другая женщина на земле. Эти стены украшали золотая парча и бесценные гобелены. Повсюду стояли троны и престолы, занятые принцами и принцессами, которые съехались отовсюду, чтобы принять участие в торжествах. Величественный дворец был наполнен до отказа, с роскошными пирами, пышными балами и маскарадами; на улицах и площадях устраивали рыцарские турниры и поединки. Иными словами, можно сказать, что в те дни наша эпоха превзошла своим блеском величие всех предыдущих столетий.