Книга с каждым шагом билась в его грудь, словно второе сердце. Натан накрыл ее рукой, прижал к своей плоти – и она вспыхнула ослепительной белизной, ослепительной даже здесь, в красно-голубом сиянии этого выжженного места.

LXXIII

Вход в пирамиду располагался на уровне земли. Двери не было – был проем вдвое выше Натана, но в ширину приблизительно соответствовавший ширине его плеч. В него забились люди: они протискивались, насколько им позволяла крепость их членов и суставов, царапая кожу, выдирая волосы.

Когда он подошел ближе, они вжались в землю, словно могли смешаться с пылью или прежде времени сойти в могилу, превратиться в погребальный пепел и впитаться в сухую почву. Их спины образовали перед ним сплошной ковер – разноцветные ткани становились красными, затем черными, затем приобретали цвета вздувающейся от жара плоти; а потом оставался лишь узор сгоревших пальмовых листьев, как бы выложенных к его прибытию.

Внутри прохода ему пришлось прокладывать дорогу через их кости – их плечи, их бедра, хрустевшие под его шагами. Впрочем, если бы его невеликий вес и не превратил их в пыль, они бы все равно рассыпались: настолько огромен был исходящий от него жар.

Обе стены были украшены рисунками – повторяющимися изображениями двух женщин, или женщины и девочки, высоких, с удлиненными черепами и тонкими пальцами, – и по мере беспрепятственного продвижения внутрь пирамиды перед Натаном разворачивались все новые сцены. Здесь этим женщинам приносят дары (бушели зерна, стада коз, мешки с мукой), кладут к их ногам драгоценности. А здесь они берут эти вещи и возносят вверх, к солнцу, и от солнца в ответ исходят волшебные существа. Тут были огненные птицы – Натан узнал их без труда, поскольку рисунки, хотя и стилизованные, были весьма точными и ясными, – но были и другие, которых Натан не мог узнать: головы одних животных на туловищах других, сочетания разных частей тела.

– Где Адам Берч? – крикнул Натан.

Но даже он сам не мог расслышать собственного голоса за окружавшими его воплями, грохотом и треском. Слова сгорели в его пересохшей глотке.

Ему пришлось взбираться: пол под его ногами нарастал спрессованной спекшейся массой. Время от времени он заглядывал в какое-нибудь боковое помещение рядом с проходом, вниз, в мешанину того, что было внутри – свечи, ножи, погребальные возвышения, алтари, золото, серебро, жрецы и их помощники, замершие в его свете на один кратчайший момент, с глазами перепуганных кошек, навеки прервав свои песнопения, размазанные по поверхности тех самых стен, что до сих пор служили им защитой.

В одном помещении он на секунду увидел ребенка на возвышении, в окружении мужчин и женщин, которые стояли на четвереньках, преклоняясь перед ним. Горло ребенка зияло открытой раной. Из жаровни возникала голова птицы – точно такой же, как та, что некогда уселась на верхушку Морской стены. Птица посмотрела на него, и хотя ребенок мгновенно превратился в воспоминание, так же как и коленопреклоненные молящиеся, огненная птица продолжала свое рождение. Словно из яйца, она выбиралась из огненной скорлупы, и языки пламени липли к ней подобно оболочке плодного пузыря; ее пальцы скребли по металлу жаровни, сминая его, порождая вмятины и капли, которые падали на каменный алтарь и принимались с шипением кататься по нему.

Когда птица вылезла и упала на алтарь, тяжело дыша и поскуливая, измотанная своим рождением, Натан поднял нож и произнес слова «Опровержения льдом» – и птица присоединилась ко всем остальным, что обитали за его сомкнутыми веками.

Дальше проход раздваивался: одна лестница вела вниз, к пучине новых тел, другая поднималась к широкой и высокой галерее, где с потолка на цепях свисали лампы, гремевшие и раскачивавшиеся на ветру, который дул от него во всех направлениях. Натан избрал путь вверх – подальше от ада, что творился в этом месте.

– Ну, здравствуй. Бог мой, на кого ты похож!

Слова прозвучали в его костях; магически изреченные, они разнеслись, резонируя, через самое основание мира. Натан остановился. На верхушке лестницы стояла женщина, высокая, темноволосая и тонкая, как тростинка. Она приблизилась, хотя Натан не мог разглядеть, посредством чего она двигалась.

Это были не волосы, а иглы, как у дикобраза, черные и отливавшие синевой, они росли прямо из кожи ее головы. Ее глаза, казалось, занимали все лицо – настолько всепоглощающим было их внимание. Женщина протянула к нему руку.

– Как чудесно встретиться с тобой, Натан! Ну и сильным же ты стал!

Ее платье было чернее черного – черный шелк, черный хлопок, черное кружево, черная вышивка, – но кожа белела, словно муравьиное яйцо.

– Входи, входи. Я жду уже целую вечность!

Натан взял ее руку – но она не сгорела, не рассыпалась хрупкими хлопьями, не исчезла. Казалось, женщина вообще ничего не почувствовала. Она повела его за собой, и Натан повернулся. Галерея за его спиной полыхала: языки пламени во тьме, дымные клубы, голые кости, белеющие, словно галька на пляже.

Внутри пирамида выглядела роскошно – стены из золота, колонны из серебра, полотнища материи всех цветов, мозаичные полы, сделанные, очевидно, из драгоценных камней и изображающие целый зверинец фантастических животных и гибридов зверя и человека.

Хозяйка подвела его к буфету, уставленному бутылками и бокалами.

– Хочешь выпить? У тебя, должно быть, пересохло во рту, – добавила она, рассмеявшись. Натан мрачно мотнул головой, и она расхохоталась еще сильнее. – Нет, в самом деле, это просто замечательно, что ты заглянул, Натан!

Она налила себе бокал и прилегла на кушетку, закинув руку на спинку и положив голову на подушку, так что ее иглы распушились веером.

– Могу я тебя попросить?.. – проговорила она, поведя рукой в воздухе вокруг Натана.

Он не понял, что она имеет в виду. Исходящая от него сила была так велика, что в помещении хлопали настенные занавеси, натягивая свои шнуры, словно паруса под сильным ветром.

– Твой огонь… Ты не мог бы его приглушить, хотя бы немножко? Будет жаль, если тут что-нибудь загорится. В наши дни так трудно достать хорошую материю!

Натан прикусил губу. Книга на его груди лежала тяжелым грузом, еще тяжелее, чем прежде; она вжималась в кожу так, словно пыталась продавиться сквозь ребра, чтобы быть рядом с сердцем.

– Не можешь, да? Бедный мальчик… – Она задумчиво выпятила губы. – Это все книга, я полагаю? Эй, книга! – позвала она. – Ты заставляешь его гореть слишком ярко!

Книга надавила еще сильнее, но его огонь не утих. Госпожа прицокнула языком.

– Что ж, я сама виновата. Немного