Он подумал, что губы ее по форме напоминают сердечко: в верхней губе была небольшая ложбинка, нижняя была полукруглой. Она больше не кусала губы, но смотрела на него с той же холодной решимостью, с которой когда-то оглядывала зрителей в Адском Алькове. Он понял, что не нужно относиться к ней как к наивной перепуганной девице: ведь это была Маргаритка. Она никогда и ничего не боялась.

– Положи руки мне на плечи, – попросил он, и когда она наклонилась к нему, он поцеловал ее.

Пальцы ее крепче стиснули его плечи; он почувствовал, как она в изумлении ахнула. Он ощутил ее горячее дыхание, ее вкус. Сначала он легко целовал уголки ее рта, слегка прикусывал ее нижнюю губу. Она задрожала всем телом, но он не остановился: ведь она попросила его показать, как целуются, и он намерен был выполнить ее просьбу, довести дело до конца. Одной рукой он ласкал ее волосы, вытаскивал из них шпильки, перебирал шелковистые пряди. Она, в свою очередь, обняла его шею, гладила затылок. Он коснулся кончика ее языка, показывая ей, как отвечать на поцелуй, как ласкать губы и язык возлюбленного – показывая, что поцелуй может быть дуэлью. Когда она прикусила его нижнюю губу, он выгнулся всем телом навстречу ей, начал целовать ее страстно, сжал в кулаке ткань ее платья, сминал его, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорвать.

«О боже». Тонкий шелк не мешал ему чувствовать ее близость; ему казалось, что они вместе, обнаженные – он ощущал прикосновение ее груди, живота, бедер. Он тонул в водовороте страсти, он знал, что никогда не сможет насытиться ею. Ее нежные, упругие губы, ее прерывистые вздохи, ее движения, ее объятия… Он зашипел сквозь стиснутые зубы. У него заболела вторая рука оттого, что он дергал и натягивал веревку – он забыл о том, что связан, тело его рвалось навстречу ей независимо от его воли.

Корделия снова застонала и прижалась к нему. Все тело его пылало; желание прикоснуться к ней слепило, жгло его, лишало рассудка, он жаждал обнимать ее, жаждал обладать ею. Конечно, она понятия не имеет о том, что она делает с ним – он и сам не знал, что с ним происходит, – но если она не отстранится от него сейчас же, промелькнуло у него в голове…

Она была его женой, прекрасной, восхитительной, совершенной. Он никогда не испытывал такого сильного влечения к женщине. Словно в забытьи, он осыпал поцелуями ее лицо, шею, чувствуя биение ее сердца, вдыхая пьянящий аромат экзотических цветов и розовой воды. Он целовал ее грудь, плечи, губы его коснулись ее ключицы, задели край платья…

Корделия проворно отпрянула, отодвинулась и вскочила с кровати. Лицо ее раскраснелось, волосы рассыпались по плечам.

– Это было очень познавательно, – произнесла она совершенно спокойно, что не вязалось с ее румянцем и измятым платьем. – Спасибо, Джеймс.

Он откинулся назад и больно ударился затылком об изголовье кровати. У него еще кружилась голова, все плыло перед глазами, тело болело от острого физического желания.

– Маргаритка…

– Тебе нужно поспать. – Она взяла Кортану и села в кресло. – Точнее, ты должен поспать, иначе мы никогда не узнаем правды.

Джеймс сделал глубокий вдох, постарался успокоиться. Черт возьми. Если бы на ее месте была другая женщина, он подумал бы, что это месть, что она нарочно дразнила, терзала его, довела до исступления. Но она спокойно сидела в кресле с мечом на коленях. И лишь растрепанные волосы и красные следы его губ на ее нежной шее свидетельствовали о том, что этот страстный эпизод не привиделся ему.

– О, – вдруг произнесла она таким тоном, словно напоминала служанке о необходимости купить хлеба. – По-моему, ты просил меня привязать вторую руку?

– Не надо, – выдавил Джеймс. Он не собирался объяснять Корделии, почему ее близость сейчас была нежелательна. – Сойдет… и так.

– Ты хочешь, чтобы я почитала тебе? – спросила она и взяла с ночного столика роман.

Он с трудом кивнул. Нужно было отвлечься.

– Что это за книга?

– Диккенс, – строго произнесла она, открыла книгу и начала читать.

Томас застегивал куртку, проходя через темную и холодную кухню, – к счастью, уже перевалило за полночь, и слуги разошлись по домам. Он украдкой выбрался из гостиной, пока остальные были заняты разговорами и игрой в карты. Даже Кристофер, стороживший у парадного входа, не заметил Томаса, который взял свою куртку и болас, лежавшие в холле, и прокрался в заднюю часть дома.

Чувствуя гордость оттого, что ему удалось всех перехитрить, Томас беззвучно отодвинул щеколду на двери черного хода. Он успел сделать лишь пару шагов по занесенному снегом саду, когда перед ним вспыхнул свет. Он разглядел спичку и пронзительно-синие глаза.

– Закрой за собой дверь, – велела Анна.

Томас молча повиновался, повторяя про себя самые забористые бранные слова. Он мог бы поклясться, что десять минут назад Анна дремала в своем кресле.

– Как ты догадалась?

– О том, что ты собираешься тайком ускользнуть? – Она прикурила сигару и бросила спичку в снег. – Ты как ребенок, Томас. Я ждала тебя здесь так долго, что за это время мой жилет, наверное, успел выйти из моды.

– Я просто хотел немного подышать свежим воздухом…

– Нет, ты не хотел дышать воздухом, – оборвала его Анна и выпустила облачко дыма. – У тебя был такой особенный вид. Ты собираешься снова бродить по ночному городу в одиночку, кузен. Довольно глупостей.

– Я обязан сделать для поимки преступника все, что в моих силах, и на улице от меня будет больше пользы, чем в гостиной, – упорствовал Томас. – Джеймсу не нужно, чтобы пять человек стерегли его в доме.

– Томас, посмотри на меня, – приказала она, и он подчинился. Взгляд ее синих глаз был твердым, непреклонным. Он помнил свою кузину Анну в платьях с пышными юбками, помнил длинные волосы, заплетенные в косы. И ее лицо – печальное, беспокойное. И еще он помнил, как она изменилась, подобно бабочке, выходящей из кокона, превратилась в очаровательное видение с накрахмаленными воротничками и блестящими запонками. Она жила как хотела, она была смелой, она ни перед кем не отчитывалась, и иногда у Томаса что-то болело внутри, если он долго смотрел на нее.

Анна прикоснулась к его щеке рукой, затянутой в перчатку.

– Мы особенные, необычные, уникальные существа. Это означает, что мы должны быть отважными и гордыми, но в то же время не должны забывать об осторожности. Ты что-то хочешь доказать остальным, но нельзя доводить это до абсурда. Если тебе так необходимо идти патрулировать, отправляйся в Институт и попроси себе напарника. Если я узнаю, что ты шатался по городу без сопровождающего, я сильно рассержусь.

– Хорошо.

Томас поцеловал запястье Анны и выпустил ее руку.

Она в тревоге смотрела, как Томас перебирается через стену сада.

Конечно, он вовсе не собирался искать себе партнера. Ему очень не нравилось обманывать Анну, но Джеймс совсем лишился рассудка, и этому следовало положить конец. Джеймс был одним из лучших, добрейших, храбрейших из всех людей, известных Томасу, но сейчас его терзали страшные сомнения. Это было ужасно. Если уж Джеймс сомневался в себе, то как бы чувствовал и вел себя он, робкий и неуверенный Томас, очутившись на месте друга?