В газете говорилось об участившихся нападениях на частную собственность в сельской местности, о выжженных дотла или перекопанных розовых садах, о целых семьях, погибших при попытке защитить свои рабочие места. Волна погромов докатилась до Анталии на юге и Еревана на востоке. Никто не знал, что послужило причиной этого разрушительного безумия. Нападали какие-то непонятные «люди с гор». Одни утверждали, что убийцы требуют, чтобы жертвы отвергли свою веру и приняли новую… но никаких подробностей не сообщалось. Другие ни словом не упоминали о религии, зато отмечали необъяснимую ненависть, которую разбойники питали к розам и запаху роз.

В некоторых статьях сообщалось о предстоящих празднованиях в честь патриарха, святого Симеона Пападакиса, недавно избранного президентом Верховного совета Магистериума. В соборе Святой Софии готовились провести пышную службу в присутствии более тысячи представителей высшего духовенства из разных стран, а затем через весь город должна будет пройти торжественная процессия. Также собирались освятить новую икону Девы Марии, чудесным образом обретенную на могиле мученика четвертого века. Обретению сопутствовали многочисленные знамения, свидетельствовавшие о сверхъестественной природе находки, как то: цветение жимолости над гробницей, сладостные ароматы, пение небесных флейт и так далее, и тому подобное. Сладостные ароматы, надо же, думала Лира… Для «людей с гор» – это мерзость, а для церковной иерархии – знак райской милости. Если религиозный мир решит расколоться, ему хватит и такой мелочи, как запах роз.

Вот Малкольм наверняка сумел бы объяснить, что все это значит. Надо будет написать ему обо всем этом в следующем письме. Ох, как же все-таки одиноко…

Лира заставила себя почитать еще об этом новом Совете. Празднования в честь патриарха должны были состояться сегодня утром – на второй день ее пребывания в Константинополе… Почему бы не пойти и не посмотреть? Хоть чем-то займусь, подумала она.

* * *

Пока Лира думала о святом Симеоне, тот беспокойно ерзал в мраморной ванне и размышлял о тайне Воплощения. Его деймон, сладкоголосая Филомела, клевала носом рядышком на золотом шестке. Завихрения, которое святое тело порождало в пенной воде, были неприятно холодными.

– Мальчик! Мальчик! – позвал он.

Их имен он никогда не мог запомнить, да и какая разница: все мальчики одинаковы. Впрочем, шаги, раздавшиеся в ответ на зов, были отнюдь не мальчишескими. Медленнее и тяжелее; шарканье вместо легкого бега вприпрыжку.

– Кто это? Кто там?

– Это Калумджян, – подсказал деймон.

Патриарх простер дрожащую руку, его старые глаза посмотрели наверх, на необъятную тушу евнуха.

– Помоги мне встать, Калумджян, – приказал он. – Куда подевался мальчик?

– Властелин его, дьявол, явился прошлой ночью и забрал негодяя с собой. Откуда мне знать, где теперь мальчик? Нет никакого мальчика.

В тусклом свете лампы Калумджян выглядел гигантской черной тенью, но его сливочный нежный голос ни с каким другим спутать было нельзя. Святого подняли и поместили на деревянную решетку, через мгновение окутали тяжелым чистым полотенцем и принялись свирепо растирать.

– Полегче, – пожаловался патриарх. – Если будешь меня так трясти, я упаду. Мальчик работал нежнее. Где он, ты говоришь?

– Никто не знает, ваша благословенность, – отозвался евнух, орудуя полотенцем уже не так грубо. – Скоро будет новый.

– Будет, куда он денется. И вода… остывает быстрее, чем раньше. С ней что-то не так. Масло… может быть, это из-за масла она так быстро становится холодной? Это какое-то новое масло? Оно по-другому пахнет и как-то грубее. Если химический состав другой, молекулы жара могут легче проходить сквозь пленку масла, понимаешь? Наверняка что-то подобное с ним и происходит. Нужно попросить святого Мехмета исследовать этот вопрос.

Гусыня, деймон Калумджяна, сунула голову в ванну и понюхала воду.

– Масло действительно другое, – сказал евнух, – потому что купец, который раньше его нам поставлял, был вызван в суд Трех окон.

– Да неужели? Вот мерзавец! И что же он такого натворил?

– Долгов наделал, ваша благословенность. Поставщики перестали давать ему кредит. У них и у самих какие-то неприятности; их, вероятно, совсем вытеснят из бизнеса.

– Но как же мое розовое масло?

– Это продукт более низкого качества, из Марокко. Другого достать не удалось.

Святой Симеон разочарованно хмыкнул. Калумджян тяжело опустился на колени, чтобы вытереть ноги патриарха; тот нетвердой рукой оперся на его плечо.

– Ни мальчиков, ни масла… Куда катится мир, Калумджян? Надеюсь, с малышом хотя бы все в порядке. Мне нравился этот маленький негодник. Может, они просто от нас сбегают, а, как думаешь?

– Кто же их знает, ваша благословенность. Возможно, он решил, что из него хотят сделать евнуха.

– Да, он мог. Бедняжка. Надеюсь, с ним все в порядке. Позаботься, чтобы воду продавали подешевле, Калумджян. Неправильно заставлять людей думать, будто они получат то же качество, что и раньше. На этот счет я буду тверд.

Воду из ванны патриарха, освященную непосредственным контактом с его персоной, закупоривали в бутылки и продавали у ворот дворца. Патриарх, видимо, единственный до сих пор пребывал в неведении, что чиновники придерживались поистине гомеопатического подхода и разводили ее многократно. Впрочем, святым не полагалось занимать свой божественный разум столь низменными вещами. Предыдущего патриарха, ненароком выразившего удивление, откуда берутся поступающие в продажу галлоны, пришлось убедить, что сама святость воды заставляет ее умножаться. Это же благодать, что ей стоит таинственным образом произвести лишнюю сотню бутылок?

– Мои панталоны, Калумджян, будь добр, – распорядился патриарх и, все еще держась за мягкий холм его плеча, шагнул нетвердой ногой в шелковые подштанники.

Евнух подвязал лентами маленький святой животик, попутно окинув взглядом специалиста мокнущую язву на правой голени старика, наверняка причиняющую ему ужасную боль. Впрочем, свое мнение о ней он оставил при себе. Не пройдет и полугода, как она его убьет, подумал евнух, мягко заправляя стариковские ручки в рукава сорочки, а костистые мокрые стопы – в домашние тапочки.

Святой Симеон даже порадовался, что одевает его Калумджян, а не какой-нибудь мальчик. Мальчики обычно понятия не имеют, какой стороной подавать ризу, а один как-то успел застегнуть все тридцать пять пуговиц сорочки и только на последней обнаружить лишнюю петлю, так что пришлось все расстегивать и начинать заново. Святому пришлось руководить этой сложной операцией, а это так утомительно. А вот Калумджяну надзор не требовался, так что патриарх мог снова обратить свои помыслы к тайне Воплощения… Что тоже, конечно, было нелегко, но уже совсем иначе.

– Калумджян, – сказал он, не заботясь более об одежде, – эти люди с гор, о которых в последнее время так много говорят, ты о них что-нибудь знаешь?