— Этого надо было ожидать. — Обрюзгший Деникин на листке блокнота написал лаконичный приказ:

«Всем войскам отойти за Кубань и Лабу. Все переправы сжечь!»

Пятый день у Деникина мучительно болел зуб на левой стороне нижней челюсти. Нестерпимая боль отдавала в ухо и глаз, щека вздулась. Он обмотал голову теплым шарфом.

В Армавире генерал ездил на квартиру к дантисту Эпельбауму, известному тем, что он собирал коллекцию зубов знаменитых людей города.

Увидев у себя Деникина, Эпельбаум перепугался, до смерти, но, собрав все мужество, высверлил полуразрушившуюся пломбу, тоненькой проволочкой прочистил каналы, смазал йодом кровоточащую десну; генералу следует полоскать рот теплым содовым раствором, а при острой боли принять таблетку пирамидона. Доктора подмывало пополнить свою коллекцию зубом главнокомандующего, но не хватило смелости.

Боль не унималась. На второй день Деникин решил вырвать зуб и опять поехал к Эпельбауму. На этот раз доктор вовремя сбежал из дому.

Сидя сейчас перед Змиевым, Деникин страдальчески скривился и потянулся к стакану с содовым раствором.

— Ваше превосходительство, я пришел просить вашего разрешения уехать в Новороссийск, — сказал Змиев, выждав, когда генерал прополощет рот.

Находившийся в комнате адъютант главнокомандующего — генерал Шапрон язвительно заметил:

— Не торопитесь. Скоро мы все окажемся в этом развороченном муравейнике. Сейчас все бегут туда: тыловая шушера, кокотки, щелкоперы, спекулянты.

— Барон Врангель уже там и, как мне известно, занят укреплением Новороссийского района. Он жалуется на свое вынужденное боевое бездействие… Вы к нему?

Змиев посмотрел в затуманенные болью, свинцовые глаза главнокомандующего и честно ответил:

— Вы угадали, ваше превосходительство.

— Новороссийск — это готовая ловушка, — проговорил Деникин. — Я уже отдал приказ об эвакуации беженцев, больных и раненых за границу, но для всех не хватит судов. Многих придется бросить на произвол судьбы. Новороссийск не справится с этой задачей. Но есть другой путь в Крым — через Тамань. — Деникин повернулся к генералу Шапрону. — Прикажите спешно стягивать транспортные средства в Керчь, мобилизуйте все сейнеры, моторки, лодки, а также приготовьте верховых лошадей для оперативной части Ставки, с которой я перееду в Анапу, а оттуда проследую с войсками вдоль берега на Тамань.

Это решительное и откровенное распоряжение заставило Змиева насторожиться; он понял, что момент бегства в Новороссийск упущен, и ему с Ниной Белоножко безопасней оставаться с Деникиным. Кто знает, может быть, придется сесть в седло и вместе со штабом пробиваться на Тамань. Кириллу Георгиевичу было известно, что четвертый Донской корпус, стоявший за Кубанью выше Екатеринодара, без приказа обнажил фронт и на рысях уходит на запад; совершенно дезорганизованные кубанские части по горным дорогам пробиваются на Туапсе, с ними потеряна всякая связь; два Донских корпуса нестройными толпами движутся на Новороссийск; казаки полками переходят к зеленым.

— Новороссийск! Новороссийск! — Шапрон постучал длинными пальцами музыканта по столу. — Два дня назад я был в этом тифозном вертепе, забитом митингующими дезертирами. Офицеры создают там десятки подозрительных военных обществ с единственной программой: в момент эвакуации захватить пароходы.

Деникин в присутствии Змиева просмотрел оперативные сводки и, посоветовавшись с начальником штаба, написал приказ:

«Кубанской армии, бросившей рубеж реки Белой, удерживаться на реке Курге; Донской армии и Добровольческому корпусу немедленно, обойдя кружным путем, занять Таманский полуостров и прикрыть от красных северную дорогу от Темрюка».

Вечером разбитый, изнервничавшийся Кирилл Георгиевич вернулся в чистенький, уютный домик с голубыми ставнями, отведенный ему на окраине станицы. Его встретила заплаканная Нина Белоножко.

— Где ты пропадаешь? Мне страшно одной… Только что забегал Астров, сказал, что в Анапе и Гостогаевской станице восстание зеленых… Все пути на Тамань отрезаны.

В комнате царил беспорядок, повсюду картонки со шляпами, раскрытые чемоданы и саквояжи, на гнутых спинках венских стульев висят платья, халатики, костюмы для сцены, будто нафталином, пересыпанные блестками, на кровати, словно рассыпанная колода карт, разбросаны фотографии Нины в ролях и в жизни. Из кухни выглядывала хозяйка квартиры, дебелая казачка, на круглом румяном лице ее было написано нескрываемое злорадство; это выражение было знакомо Змиеву, он встречал его на тысячах лиц простых людей.

Прибежал запыхавшийся Шапрон.

— Господа, приятное известие! Наконец-то к Новороссийску подошла английская эскадра адмирала Сеймура. Главнокомандующий едет к нему. Собирайтесь, через час поезд Ставки уходит.

Когда Кирилл Георгиевич и Нина подъехали к поезду, в их постоянном купе уже сидели три пьяных офицера с корниловскими шевронами на рукавах гимнастерок. Змиев и не пытался удалить их — он хорошо знал, что они не послушаются, поднимут скандал и чего доброго выбросят из купе его самого: во время войны офицеры не церемонились со штатскими.

— Повстречай я его сейчас — не задумываясь, пустил бы ему пулю в лоб, — пробормотал седой полковник с грубым лицом, перечеркнутым багровым сабельным шрамом.

— Кого?

— Романовского…

— Начальника штаба главнокомандующего?

— Так точно… Ненавижу и презираю… Собака!

Поезд конвульсивно дернулся, в окне поплыли назад кирпичные станционные здания и бегущие по перрону солдаты с болтающимися за спинами башлыками. Полковник, не спрашивая дозволения, открыл окно, в купе ворвался холодный ветер. Полковник высунулся в окно по грудь.

— Слава богу, впереди и позади нас по бронепоезду… Вполне вероятно рандеву с зелеными.

Поезд мчался на всех парах, не останавливаясь на станциях, забитых составами с вооружением. Пьяные офицеры, извинившись перед Ниной, завалились спать. Они храпели на весь вагон. Нина, прижавшись к мягкой подушке сиденья, молчала, упорно думая о своем, синие глаза ее в полумраке купе светились недобрым огнем.

— О чем ты думаешь, Нинуля?

— О тебе.

— Я спрашиваю серьезно.

— Как всегда, только о тебе, о том — куда и зачем ты меня везешь?

— Песенка Деникина спета… Мы едем к барону Врангелю, я поддерживал его в борьбе с Деникиным. Меня, возможно, ждет назначение министром.

— Министром какого правительства?

— Правительства России…

— Ты все-таки наивен, Кирилл. Вся Россия осталась у нас позади. — Нина вздохнула и немного театрально заломила руки.

Кирилл Георгиевич подошел к окну. Он глядел в кромешную темноту, куда, как в бездну, летел железный поезд. Кирилл Георгиевич размышлял: «Поблизости должна быть шоссейка, по ней идут сейчас отчаявшиеся, обозленные офицерские части. Куда и зачем?» Порой светлело, мелькали деревья, редкие огоньки, силуэты невысоких гор, словно вырезанные из слоновой кости. В недавно проветренном вагоне держался крепкий запах чернозема и незнакомых трав — волнующий запах кубанской земли. Ни одна земля так не пахнет. Было холодно, ветер дул с моря. Нина, не шевелясь, полулежала все в той же бессильной позе.

В начале четвертого часа Змиев с высоты моста, по которому проходил поезд, увидел освещенный кострами Новороссийск, маяк и широкое полудужье Цемесской бухты, в которой спокойно и буднично переговаривались огнями азбуки