Но и те, кто решались на отъезд, зачастую попадали в постоянно изменяющиеся жернова бюрократий чиновников и консульств: в одних случаях консул США затягивал оформление документов, в других – требовались дополнительные гарантии, в третьих – родственники, дав аффидевит, не могли или не успевали собрать деньги на билет, как это произошло с И. С. Фондаминским741, в четвертых, одно политическое событие – например, покушение польского еврея-инженера в германском посольстве в Париже, могли круто изменить шансы выезда из Германии, как это было в деле некоего Хиршберга, о чем также свидетельствует одно из писем Гольденвейзера, завершающееся словам: «Несчастный народ… положение становится все хуже и хуже». Но были и радостные известия. Так, Элиас Розенкранц в июле 1939 г. сообщает Гольденвейзеру: «Благодаря Вашему любезному содействию… удалось таки раскачать (!) наших родных в Нью-Йорке»742.

Осенью 1938 года несколько тысяч польских евреев были высланы из Германии в Польшу. Из Варшавы член Союза русских евреев З. Прайсман, который обладал польским паспортом, в своем письме Гольденвейзеру описывает свои мытарства прошедшего года: «28 октября 1938 г. я вместе с огромным количеством польских евреев был выслан из Берлина, пробыл около 5 месяцев в Белостоке, а потом снова приехал в Берлин, где пробыл апрель и май. Теперь я уже более месяца в Польше и обосновался в Варшаве. За это время меня лишили польского гражданства и передали дело в Высочайший суд. Если не удастся дело выиграть, я останусь без подданства»743.

Я. Л. Тейтель, находясь во Франции, А. Гольденвейзер – в США, Е. А. Каплун – в Брюсселе, Б. А. Членов – в Женеве, А. В. Гольденберг, Яков Фрумкин, Лев Зайцев – сначала в Берлине, а позже в Париже и Ницце, выполняющие поочередно в 1936–1939 гг. обязанности председателей официально не существующего Союза русских евреев в Германии, постоянно координировали свои действия и планы. Коллегиальность в решениях, доверительные дружеские отношения и безграничная преданность делу, будь-то вопросы, связанные с распределением средств, полученных от «Джойнта», или персональные вопросы ответственности за передачу денег, или помощь в каждом конкретном случае – сердца этих людей бились в одном ритме: спасти гонимых, сохранить Союз или то, что от него осталось, как связующую нить помощи и надежды.

Ощущение трагизма надвигающейся эпохи есть во многих письмах русских эмигрантов 1937–1939 годов из Германии и Франции. Причем, если авторами этих писем были общественные деятели, писатели, то в их письмах всё больше места занимают предчувствия войны, размышления о ее трагических последствиях для стран и народов, поиски практических способов спасения. Оскар Грузенберг, бывший защитником по делу Бейлиса в 1913 году, участвовавший в процессах о погромах в Кишиневе и Минске и имевший репутацию «еврейского защитника», написал Алексею Гольденвейзеру в конце 1938 года, из Ниццы в США: «…о сотнях мечущихся евреев мне тяжело писать: тут нужна действенная помощь, а не декламация, хотя бы искренняя. Единственно, кто мог помочь, – это Америка, если бы отвела на юге, где культуры и населения мало, небольшую площадь для образования суверенного еврейского государства. Средства денежные для такой цели можно было бы раздобыть… Чувствую себя глубоко оскорбленным въездом Риббентропа в Париж бескровным победителем. Все это кончится бедою: либо революцией, либо полной национальной прострацией»744.

С глубокой тревогой думал о грядущем 1939 годе и 88-летний Я. Л. Тейтель. Своими печальными впечатлениями он делится в одном из своих последних писем к А. А. Гольдевейзеру от 9 января 1939 г.:

«Ожидать много хорошего от Нового года не приходится – особенно нам евреям. Гитлеровский яд отравляет все человечество. Если бы Вы слышали лиц, содержавшихся в концентрационных лагерях в Германии, – Вы бы пришли в ужас от той жестокости, от того садизма, который там практикуется, и все это под предлогом борьбы с коммунизмом, с большевиками. Я видел этих страдальцев, беседовал с ними, и Вы можете представить себе мое настроение… Положение русских евреев в Берлине не поддается описанию – несчастье в том, что, как сообщил Фрумкин… число нуждающихся растет, средства иссякают, и некому работать – в пользу этих обездоленных, – всё держится на двух китах, И. В. и на его жене745В нашем Комитете пока имеются суммы, полученные от Нансеновского Комитета, но как их реализовать – не знаю. На днях должен решиться вопрос Джойнта, по слухам, возможно, что субсидия – последняя фонду моего имени – прекратится, пособие берлинской общины моему фонду уже прекратилось. Однако не будем отчаиваться и падать духом. У Вас, дорогой Алексей Александрович, такая же судьба, как у меня, все обращаются к Вам с просьбами, считая Вас всемогущим, а я сам себя – беспомощным»746.

И традиционно для Якова Львовича, он заканчивает письмо просьбой позаботиться о человеке: «Госпожа Кристинская написала мне из Австрии о бедственном положении Мульмана в Дрездене. Ему нужна помощь, как это сделать?» К этому времени в Германии уже были введены ограничения на получение частными лицами средств из-за границы, для чего требовалось специальное разрешение.

В ответном письме Гольденвейзер сообщал: «…получил длинное письмо от Шутого747, а, кроме того, имею устный доклад от недавно приехавшего А. Каплана – одного из записных клиентов Союза и столовой. Страшно важно сохранить нашу организацию». В этой информации особенно важно то, что работа помощи в Берлине продолжается и столовая действует. Яков Львович Тейтель умер 20 февраля 1939 года в Ницце. Его последнее письмо, адресованное другу и соратнику Б. С. Ширману, многолетнему члену правления Союза русских евреев в Германии, было датировано днем его смерти. Он был всегда в заботе об общем деле помощи и в свой последний день он писал письма и принимал посетителей. Он ушел из жизни, как уходят истинные праведники, после завершенности трудного пути облегченным вздохом оставляя живущих в оглушающей тишине и одиночестве… Иосиф Гессен, узнав о смерти Тейтеля из газетного объявления, вспоминал свое ощущение: «…человек прожил аридовы века, прожил целую историческую эпоху, от Николая Первого до Сталина, от крепостного права до коммунизма… Но и 20, и 30, и 40 лет назад он был такой же, как в последние годы… – всегда равный самому себе… Он еще нужен был здесь, с каждым днем этих страшных времен, он был все нужней...»748Руководство Тейтелевским комитетом в Париже продолжил А. И. Лурье, который возглавлял его до начала 50-х годов. Александр Тейтель, сын Я. Л. Тейте-ля, руководил работой отделения Комитета русских евреев в Ницце. В годы войны Комитет, нелегально получая субсидии от «Джойнта», распределял их между особо нуждающимися русскими и евреями во Франции, а также между французскими крестьянами, особенно на юге Франции, для спасения еврейских детей.