– Чем? Делами государственной важности, – рассердился Дьявол на ровном месте. – Думаешь, легко управлять государствами? Умнее они людей, голова работает, как коробка передач! Им золотую рыбку или лампу желаний достать ничего бы не стоило, если бы некая вражина не уничтожала народное достояние налево и направо!

– И нет! – отрекалась Манька, не понимая, то ли Дьявол опять шутит, то ли снова у него начинался заворот мышления. Она уже не сомневалась: сейчас и города на нее свалит, вместо: «спасибо, что дала всем мирно упокоиться». Похоже, у Дьявола начиналось затмение, а день только-только начался. С СенСеем не поспоришь, пробовали, боком выходит. – С рыбами я ничего общего не имею! Если бы мне попалась золотая рыбка, я не сидела бы тут, с вами…

– В рыбьем исчезновении я тебя и не упрекаю, – смягчился Дьявол. – Они живые. Была бы тема, похохотать завсегда сумеют! Сидит такая в море и думает: одержим старик старухой, не уйдет от смертушки по-доброму, но, если клыки старухины показать, глядишь – поумнеет! Вот и лезет в сеть. Если она бомжу сумела сделать королевишной, неужто, не выйдет из сети живехонькая?

– Резонно! Выходит, по-ихнему, по-рыбьи получается, старик сам образумился?

– Сам! … Сам бы он еще долго старухиной бранью жил! А так и старуха с корытом, и у старика жизнь наладилась. Но лампа другое дело, она, Помазанница моя, города строит, а ты прошла, и руины после себя оставила! Ведь сколько времени отрываете у Ее Величества! Ты да Борзеевич…

– Так ведь не настоящие города были, – ответила изумленно Манька.

– Что значит, не настоящие? Все настоящее – и лампа… Я, Маня, с одной стороны, как сочувствующий Дьявол, которому хотелось бы, чтобы и ты не была беспомощной против вампиров, понимаю тебя. С другой стороны, я – Дьявол, Бог Нечисти, и обязан исполнить их последнюю волю, – сказал он, оправдываясь, частично прочитав ее мысли. – И вот появилось у Помазанницы последнее желание: лампа желаний. Была такая. А ты, вроде бы простенькое ее желание, сделала невыполнимым. И прочу я тебе наказание за глубокое безразличие к нуждам Помазанников. Как Дьявол, который просто обязан пороть всякого, кто не мыслит послушания перед господином своим. Не забывай, она стоит над твоею душой, и как бы ты к ней не относилась, перед Законом она госпожа твоя, а ты даже не раб, а вол – недостойный и непокорный. Мало ли кто тебя позвал! Званых на пир много – одежда у тебя не соответствует. Поэтому место твое там, где скрежет зубов. Так что, – каким-то потусторонним голосом проговорил он, очерчивая рукой путь, обнаруживая самые недоступные для прохода участки, – на пару с Борзеевичем. Сразу после завтрака. И если еще будешь ловить мышей, я вас загоню на Вершину Мира! Поверь, – сказал он серьезно, – даже я плачу, когда лезу с этой стороны! Трудности и занятость лучше всего избавляют от страданий.

Беззаботный Борзеевич, который стачивал текущую по камню струйку воды в рот, захватывая языком, услышав о себе, поперхнулся и обернулся.

Заметив расстроенное Манькино лицо, он сразу сник, подозревая неладное.

– Но ведь в городах жители мертвые были! Умалишенными сидели! – взвыла Манька, скрежеща зубами, просматривая новый маршрут, чем немного порадовала Дьявола. Вот уж не думала она, что Дьявол может ее наказать из-за желания Помазанницы! Целый город спасла от мучений, человека, который в каменном гробу пролежал тыщи лет – а Дьявол, не успев толком пожалеть, уже повернулся на сто восемьдесят градусов. И у кого после этого шизофрения? Она обернулась, надеясь обрести в лице Борзеевича поддержку. О том, как проведут день, они спланировали еще с вечера, собираясь исследовать обнаруженную пещеру в трех километрах от лагеря, где чаще всего их истязали гномы. И обличительную речь на предмет выходного продумали дословно. Толкнуть речь должен был Борзеевич, а она поддержать. Но он будто воды в рот набрал, тупо пялясь на нее и на Дьявола.

– Мертвые, это когда я их мертвыми сделал! А так… причитали о нерадостном. – Дьявол пространственно задумался. – Во всех городах плачут, но не бегут же себя убивать. Они просили лампу потереть, а ты им что? – и добавил строго, указывая пальцем еще в одно недоступное место: – И закончите во-он на той скале!

– Сами же посоветовали! – она повернулась к Борзеевичу злая и расстроенная. – Мимо прошла – наказывают, потерла бы – лежала бы в саркофаге, как те люди… Хуже, умерла бы, хорошие люди на первом разе вышли, одна гниль осталась. Вынесла бы лампу – и после трех желаний оторвались бы на мне вампиры…

– Маня, молчи! – взмолился Борзеевич. – А то мы точно отправимся на Вершину Мира!

Дьявол довольно ухмыльнулся.

– Мало ли что я говорю, я же Дьявол! Мне плакальщиков собрать, что вампиру тебя на кол посадить! И я, и он – от этого балдеем! – оскалился он. – Это у нас развлечение такое… Слышала когда-нибудь о равновесии? В одном месте прибывает, из другого убывает, одному хорошо – другому хреново… Ты – другое!

– Вот и брали бы свою лампу сами! – ответила Манька хмуро, неохотно разбирая и собирая снаряжение. Они, наконец, добрались до лагеря, в котором за время их отсутствия, в общем-то, ничего не изменилось. – Ну что стоишь, помогай! – с досадой прикрикнула она на Борзеевича, который тяжело вздыхал, обозревая маршрут. – Тебя тоже не обделили вниманием!

Маршрут Дьявол выбрал трудный, и пока они бегали взад-вперед, Манька все думала о том, честнее он или не честнее нечисти. Ведь могла бы она три лампы взять, и было бы у нее не три, а девять желаний! Можно было одну использовать, а две припрятать. И как только вампиры в нее плюнут, тем же местом плюнуть обратно, а лучше сразу за два плевка, тогда бы последнее желание осталось за нею. Конечно, глупо было думать об этом теперь, когда ни ламп не осталось, ни города на место не вернешь, но бежать было легче: вот так подумал-подумал, и часть маршрута позади, еще подумал, и еще часть позади…

Расстроенный Борзеевич уж как не старался, на последней скале сорвался и угодил в бурную реку, утянувшую его до самого озера, где его выловили русалки. Он не тонул в реках, плавая, как водяной. Иногда ему даже удавалось заглянуть за грань реальности. И способ спуска с одиннадцатой вершины вниз он нашел весьма изысканным. Тогда как ей пришлось топать ногами. Теперь она спускалась с горы бегом, не хуже, чем на санках. За два месяца Дьявол отточил их мастерство, да так, что Манька порой сама умела придумать прием не хуже, чем которым обучали ее Дьявол и Борзеевич.

За последний год она сильно изменилась. Вытянулась, загорела, заметила, что все тело стало состоять из мышц. И почти выпила всю боль, заключенную в железе.

Идти пришлось по спускам, которые охранялись местным народонаселением. Дьявола местное народонаселение любило, и пока она была с ним, не пытались ей навредить, но стоило остаться одной, как они тут же замешивали валежник или лужу, прикрытую травкой. Тут был заповедник, и этим все было сказано: никаких посетителей! Она материла всех охранников, но она им была не указ, и провести их не получалось. Даже ветка неугасимого полена не помогала. И тратились такие силы, что к вечеру она уставала больше, чем если бы покорила все десять вершин сразу. Особенно досаждали гномы, вырывая в земле ямы, которые прикрывали дерном, непонятно на чем удерживающийся. У каждой такой ямы, внезапно, на пару секунд, выставлялось зеркало, и если его не подстрелить в этот момент, чтобы осколки разлетелись по такому дерну, то пиши пропало, обязательно провалишься и вывернешь или ногу, или еще хуже – сломаешь. А то лесные вдруг открывали пальбу огромными крепкими орехами, пропустив который, можно было запросто угодить в больницу, если бы она здесь была. Отбивали орехи посохами, как мячи. Возможно, местное народонаселение так развлекалось, устраивая для себя своеобразные представления.