Только теперь, в январе 1943 года — вероятно, слишком поздно — корпус был срочно передислоцирован из Франции в Россию, в район Харькова, чтобы преградить путь подкатывавшейся волне русского наступления. У меня был отпуск на все рождественские дни, поскольку мы все еще находились во Франции. Едва оказавшись в Берлине, я получил вызов обратно в часть, мне предстояло ехать в Россию в составе передового отряда танкового полка. Совершенно случайно столкнувшись на Вильгельмштрассе с командиром нашей дивизии Зеппом Дитрихом, я сообщил ему, что собираюсь вернуться в часть. «Сперва ты еще отправишься к отцу в Восточную Пруссию», — прозвучал его недвусмысленный и любезный приказ. Таким образом, я поехал стоя — поезда шли переполненными — в Штайнорт, в резиденцию отца в районе ставки фюрера. Часами позже появился отец, прибыв из «Вольфшанце», очень серьезный, со словами: «Фюрер принял сейчас решение, что 6-я армия удерживает Сталинград, Геринг гарантировал снабжение по воздуху!»

В большой холод мы выгрузили танки в Люботине, пригороде Харькова, чтобы быть сразу отправленными в ночной марш к Мерефе южнее Харькова. Курсировали самые невероятные слухи о том, как далеко русские уже продвинулись. Несчастные железнодорожники, обязанные составлять наши поезда, без конца допытывались у нас, обеспечена ли еще их безопасность, поскольку не имели никакой возможности защитить себя. Кое-где нами уже подмечались не радовавшие признаки распада. Разрозненные итальянские солдаты брели, зачастую вслепую, по заснеженным дорогам. Бедные парни, не оснащенные для русской зимы, безнадежно уступали солдатам советской армии по вооружению и снаряжению. Но и немецкие войска в отступлении выглядели не всегда хорошо; их же такому никогда не «обучали». В то время у нас рассказывали, как глава одного военного отдела продовольственного снабжения отказался выделить питание на том основании, что «все уже было предназначено к подрыву».

Обойденные русскими с севера и юга, 1-я и 2-я танковые дивизии СС были в течение нескольких следующих дней окружены в Харькове; 3-я танковая дивизия СС находилась еще на подвозе. Приказ фюрера для 1-го танкового корпуса СС требовал удерживать Харьков «до последнего человека». Этот приказ, несмотря на энергичные возражения генерала Хауссера, нашего командира, неоднократно подтверждался высшими командными структурами (армейская группа Ланца), что и привело в короткое время к уничтожению обеих полностью оснащенных, прекрасно подготовленных и свежих дивизий[402]. Наконец, Хауссер, не посчитавшись с приказом фюрера, отдал приказ об оставлении города и прорыве кольца окружения. Первый удар должен был нанести разведывательный батальон «Лейбштандарта» во главе с его уже в те времена легендарным командиром Мейером — знаменитый «Панцер-Мейер». Танковая рота, к которой я принадлежал в качестве командира взвода, была придана «Панцер-Мейеру» для прорыва окружения.

В ясное морозное утро мы находились на запорошенной снегом проселочной дороге у Мерефы, готовясь выступить на юго-восток. Из хаты, перед которой я стоял в башне своего танка, — двигатель разогревался, вышел командующий генерал с планшетом под мышкой — в войсках, неограниченно доверявших его руководству, именовавшийся не иначе, как «Папа Хауссер» — и еще раз пожал руку «Панцер-Мейеру». Это явилось отдачей приказа на прорыв. Я отдал честь, в ответ он пожелал мне, обратившись наверх, к башне: «Удачи!» Нам она пригодилась бы, ведь нашей задачей было глубоко вклиниться во фланг русского наступления, чтобы дать корпусу передышку для выхода из котла. Непосредственно перед этим офицер связи Хауссера, похоже, слегка возбужденный, положил перед ним очередной приказ Ланца, еще раз подтверждавший приказ фюрера «держаться до последнего человека». Хауссер успокоил его словами: «Мальчик, мне своей старой головы не жаль, жаль вашей!» Он имел в виду риск быть преданным военному суду за неисполнение неоднократно отданного «приказа фюрера». Вспоминается сцена в битве при Цорндорфе между знаменитым кавалерийским генералом Фридрихом Вильгельмом фон Зейдлицем и адъютантом Фридриха Великого, который — после нескольких бесплодных приказов атаковать — наконец, передал угрозу короля: генерал отвечает своей головой, если сейчас же не пойдет в атаку со своими эскадронами. Ответ генерала Зейдлица был сравним со словами Хауссера: «После битвы моя голова в распоряжении Его Величества, во время же битвы она мне нужна для блага Его Величества!» Зейдлиц правильно выжидал, пока русская пехота, преследуя побежденных пруссаков на поле боя, не расстроит ряды, с тем чтобы тогда ошеломить и уничтожить ее неожиданной кавалерийской атакой. Зейдлиц превратил уже надвигавшееся поражение Фридриха в блестящую победу.

Вернемся к харьковскому котлу: «дикая, дерзкая охота Мейера» началась. Нам необходимо было прорваться сквозь протяженную, занятую врагом деревню. Строгий приказ Мейера требовал проезжать, не обращая внимания на вражеский огонь, речь шла о том, чтобы «завоевать пространство», скорейшим образом высвободив путь корпусу. Для нас, танкистов, это было не так проблематично, как для машин-амфибий разведывательного батальона. Но ведущий танк сразу выбыл, получив попадание. Мне пришлось перенять место во главе колонны, непосредственно за мной ехал «Панцер-Мейер» в открытом «кюбельвагене». С той скоростью, с какой наши неповоротливые Т-IV были способны ехать по глубокому снегу, — для русских Т-34, благодаря более широким гусеницам и более мощным дизельным двигателям, снег проблемы не составлял, — мы продвигались на юго-восток глубоко в русский тыл. После прорыва русских линий нам поначалу почти не пришлось сталкиваться с противником.

В наступающих сумерках добрались до местечка Ефремовка. Мейер окликнул меня: «Проезжай насквозь и обеспечь охранение на противоположной окраине!» Поскольку местечко не было занято врагом, на выходе из селения я выбрался из танка. Пока я инструктировал водителей, мой наводчик крикнул мне, что по дороге приближается повозка. Насколько можно было разглядеть в сумерках, речь шла об одних-единственных санях. Предположив, что какой-то крестьянин из села возвращается домой, я, пойдя навстречу повозке, ухватился за поводья с громким «Стой». В санях, как я установил с ужасом, сидели вооруженные до зубов русские солдаты, по всей вероятности, разведывательный дозор.

В таких случаях, бывает, соображаешь удивительно быстро. Молниеносно припомнилась мне рассказанная отцом история из Первой мировой войны, в которой говорилось о подобной ситуации. Шеф его эскадрона, капитан Ассебург, находясь в отдаленном патруле, открыл двери сарая и внезапно оказался среди русских. Он отвесил стоявшему ближе к нему русскому звонкую пощечину. Я поступил по его примеру, ударив возницу изо всей силы по лицу так, что тот повалился на своих людей, вызвав желанное замешательство; выкрикивая: «Внимание, русские!», я в то же время неистово размахивал кулаками во все стороны. Мои люди находились в своих танках всего в нескольких метрах. На случай, если бы они захотели стрелять, мне нужно было вырваться из сутолоки, поэтому я бросился в снег. Русские, так же ошеломленные, как и я, бежали в опустившейся темноте. Лишь один хотел добраться до моей шкуры. Стоя с автоматом в двух метрах от меня, он стрелял по мне одиночными выстрелами, справа в снег, слева в снег, я извивался, как угорь, пока не почувствовал удар между лопатками и у меня не перехватило дыхание. Тут убежал и этот русский. Врач установил огнестрельные ранения в правую лопатку и в левую руку в районе плеча, оба, по-видимому, слепые ранения. Прославленный в те времена укол S.E.E. (смесь морфина и средств поддержки кровообращения) погрузил меня в глубокий сон. Кроме меня, на перевязочном пункте в крестьянской хате находился еще один раненый солдат из разведывательного батальона.