— Играю с огнем? Господи ты боже мой, любите же вы накручивать-то.

— Я не накручиваю. Мы все знаем, что в этой стране сейчас много гнева, и чтобы получить необходимое тебе, нужно этот гнев подогревать. Но люди свой гнев проявляют по-разному. Некоторые бурчат за чаем, пыхтят над «Дейли телеграф» и голосуют за Брекзит, и тут все славно. А вот некоторые выходят на улицы в бронежилетах, набитых ножами, и закалывают до смерти своего местного члена парламента, и вот это уже не славно, а? И чем больше газеты раскуривают гнев словами типа «предательство», «мятеж» и «враг народа», тем вероятнее то, что нечто подобное произойдет еще раз.

Они дошли до конца подъездной аллеи. В некотором отчаянии Калпеппер глянул влево и вправо на основную дорогу, но машины не было видно.

— Не получается у меня понять, — проговорил он, — как это связано с…

Он умолк на полуфразе, потому что Дуг схватил его за галстук-бабочку и грубо потянул к себе, пока они не оказались лицом к лицу.

— Знаешь Гейл Рэнсом, Ронни? Знаешь, с кем она теперь живет? Да наверняка. Знаешь, каково это — смотреть, как женщина, которую ты любишь, рыдает у тебя в объятиях, потому что ей весь день шлют сообщения с угрозами? Рыдает, потому что ее дочь до усрачки напугана? — Он потянул галстук на себя и скрутил его так, что Калпеппер побагровел. — Ну? Знаешь? Знаешь?

— Отпусти меня, ебаное животное.

Слова получились задышливые, удавленные. Эти двое смотрели друг на друга, глаза к глазам, секунд десять или дольше, лицо Калпеппера делалось все багровее. Наконец, как раз когда к бордюру рядом с ним подкатил здоровенный черный «БМВ», Дуг ослабил хватку. Без единого слова Калпеппер дернул заднюю дверцу и залез внутрь, потирая круг болезненной красноты на шее, где врезался воротник. Злобно смотрел на Дуга, пока отъезжал автомобиль, но ни тот ни другой так и не смогли измыслить, чем бы пальнуть на прощанье. Зловоние ненависти висело в воздухе и после того, как машина исчезла из виду.

* * *

Тем временем Бенджамин выполнял свою личную миссию, но гораздо более созерцательного свойства. Встав на путь, запечатленный в его памяти вопреки многим десятилетиям, миновавшим с тех пор, как Бенджамин прошел этим путем в последний раз, он проник в главный школьный корпус и поднялся по лестнице в верхний коридор, где слева находилась небольшая арка, а за ней — пролет гораздо более крутых и тайных каменных ступеней. То был вход в коридор Карлтона, территорию школы, куда допускали в его время только шестиклассников, да и то не всех, а немногих избранных. Первая комната слева — для встреч самого клуба «Карлтон», где привилегированное меньшинство, избранное в эту элитную организацию (тайной комиссией, которая мотивы свои никогда не обнародовала), сиживало в кожаных креслах и знакомилось с «Таймс», «Телеграф», «Панч», «Экономист» и другими изданиями, считавшимися в то невинное время достойным чтением для будущих вождей страны. Ныне эта комната, похоже, служила более открытой гостиной для всех шестиклассников. Бенджамин все равно прокрался мимо и направился прямиком в конец коридора, где верхний свет уже включил какой-то более ранний гость. Здесь пятничными вечерами они с друзьями собирали воедино еженедельный выпуск школьной газеты под названием «Доска». Происходили воинственные редакционные дебаты, в которых Дуг вечно пытался пропихнуть все в более политически заряженном направлении, тогда как Бенджамин возился с вопросами культурных и литературных ценностей, которым предстояло занимать Бенджамина — без особого толка — всю его жизнь. В первой комнате главенствовал обширный приземистый прямоугольный стол, вокруг которого они все когда-то рассаживались. Бенджамин огляделся, а затем подошел к окну проверить, не пробудит ли вид каких-нибудь воспоминаний. Поначалу увидел только свое немолодое отражение, а потому щелкнул выключателем, из-за чего весь коридор неожиданно погрузился почти в полную темноту. Перейдя во вторую комнату, Бенджамин тут же разглядел кресло и стол, за которым писал свои театральные и книжные рецензии. Отсюда видны были крыши школьных зданий, а за ними — два высоких дуба по обе стороны Южного въезда; сегодня они стояли в безветренном летнем воздухе неподвижно и бдительно.

Бенджамин плюхнулся в кресло и поглядел в окно. Снаружи еще не совсем стемнело, неяркий свет был мягок, покоен, и через несколько секунд Бенджамин ощутил, как его охватывает знакомое умиротворенное удовольствие одиночества. Приятно, конечно, повидать друзей, но он всегда предпочитал уединение. Собственные мысли ему нередко наскучивали, но тем не менее убаюкивал уют их предсказуемых путей и закономерностей. Здесь, в этом самом кресле, он сидел один, после того как все его коллеги ушли, однажды студеным пятничным вечером в январе 1977-го; сидел он так, пока через несколько минут не осознал, что вовсе не один, что его в соседней комнате поджидает Сисили Бойд, — сидит, а вернее, присела у редакторского стола спиной к двери, босая нога подложена под зад, знаменитые золотые локоны стянуты в хвост длиной почти до поясницы. Первый знак, по которому он засек ее присутствие (ее судьбоносное, вскоре преобразившее всю его жизнь присутствие), — запах дыма ее сигареты. Воспоминание сохранилось такое сильное, а образ такой живой, — что Бенджамину показалось, будто он слышит запах дыма. Чуть было не показалось, что видит, как дым плывет по комнате, струится спиралями и завитками к столу, прямо у него на глазах…

Бенджамин охнул и резко развернулся. Позади кто-то сидел — в кресле, спиной к стене. Теневая, бесформенная фигура, единственная яркая черта — булавочная оранжевая точка на кончике сигареты. Фигура эта произнесла одно зловещее слово, тихо, но настораживающе подчеркнуто, — вместе с сигаретным дымом, который она выдохнула в комнату:

— Призраки…

Бенджамин узнал голос и, когда фигура подалась вперед, узнал и говорящего. Мистер Сёркис.

— Призраки, э, Бенджамин? — повторил он. — Память о том, что было[120].

Он потащил кресло вперед, пока блеклый свет из окна не упал на его морщинистое ободряющее лицо.

— Что вы здесь делаете? — спросил Бенджамин.

— То же, что и ты, видимо. Вспоминаю былые дни. Гоняюсь за призраками.

— Вы меня перепугали до ужаса.

— Прости. Сигарету?

— Нет, спасибо.

— Ты уже не школьник. Тебя не накажут.

— Я не курю. И не пробовал.

— Очень мудро, — проговорил мистер Сёркис. — Очень скучно, однако очень мудро. Мудрость часто скучна, не замечал? Лучше быть веселым идиотом, чем мудрым старым занудой. Я знаю, в кого превращаюсь. — Он встал и принялся неспешно расхаживать по темневшей комнате. — Вот где все начиналось, верно? Небось не приходило в голову, что вновь окажешься здесь со своим старым учителем английского?

— Ничто из происходящего меня уже не удивляет, — отозвался Бенджамин. — И никто не знает будущего. Я только что пытался это объяснить остальным.