Типичная обстановка в угловых квартирах выглядела так: «За занавеской развешано и разложено все имущество семьи: платье, белье и т. п. Постельные принадлежности семейных жильцов и других несезонных, т. е. проводящих и лето, и зиму в Петербурге, в большинстве случаев более или менее удовлетворительны: у них можно встретить и подушку с наволочкой, и одеяло, и тюфяк, и простыни. У жильцов же, приезжающих в столицу только на лето, часто отсутствуют какие бы то ни было постельные принадлежности: неприхотливые летники спят на голых досках или подстилают под себя ту самую грязную одежду, в которой работают, нередко в страшной грязи, в течение дня… некрашеный дощатый стол, 2–3 табурета, иногда соломенный стул из так называемой дачной мебели или деревянная скамья дополняют собой незатейливую обстановку угловой квартиры и вместе с койками и нарами составляют все ее убранство».

В квартирах рабочих позажиточнее встречались картинки, наклеенные на стены, старые кресла, зеркала, этажерки с книгами.

Отапливались эти комнаты и углы дровяными печами, освещались керосиновыми лампами, а так как на керосине экономили, то вечером в помещениях царил полумрак. В 1895–1896 годах проведено обследование жилищ рабочих в одном из пригородов и на Выборгской стороне Петербурга. На Выборгской стороне оказалось всего 12 квартир с водопроводами, в 23 случаях водяная колонка была в коридоре, в 7 — на дворе и в других местах и в 41 квартире пользовались водой, привозимой в бочках. В пригороде не было ни одной квартиры с водопроводом. Жильцы лишь 27 из 90 квартир пользовались водопроводом во дворе, а остальные покупали воду у водовоза или сами носили ее из ближайшего источника, который «в большинстве случаев представлял… очень загрязненную речку или ручей».

* * *

Жена рабочего могла подрабатывать дома, готовя обеды для холостяков или обстирывая их. Семейные рабочие старались обедать дома, так как пища была лучшего качества и из лучших продуктов, чем в трактирах и заводских столовых. Вот что рассказывали врачи столичной медицинской полиции о типах питания рабочих в 1896 году: «На табачной фабрике К. и П. Петровых, где было занято более 600 рабочих, проживавших исключительно на „вольных“ квартирах, мужчины уходят обедать (в перерыв), а женщины или приносят с собою холодный обед, состоящий из супа или щей, каши, картофеля, мяса, который разогревают, или готовят его в имеющейся для этой цели при фабрике кухне; от хозяина только кипяток и право пользоваться… дровами». Но такой возможности были лишены работники мелких фабрик, среди которых было много женщин и детей. В книге «Пищевое довольствие рабочих на фабриках» Ф. Ф. Эрисман приводит такие данные: «На языке фабричных, рабочие, которые пользуются домашними припасами, называются „кусошниками“. Таким рабочим нередко не приходится видеть горячей пищи в течение всей недели, ибо на фабрике разогревать и готовить приносимые из дома припасы некогда и негде… Такие рабочие, пробавляющиеся почти исключительно сухоядением (хлеб, картошка, селедка и т. п.) и среди которых местами находится много детей, подростков и женщин, получили характерное название „сухарники“. На предприятиях, где количество женщин и малолетних было невелико, они обедали в артелях вместе с мужчинами, но из-за более низких заработков не могли позволить себе покупать, даже в складчину, мясо, а ели только похлебку и хлеб; оплачивая лишь половину стоимости питания взрослого мужчины — члена артели, иногда с прибавкой копейки или двух в день на хлеб, расходуя в общей сложности в месяц 3,3–4 руб.». Одинокие женщины-работницы обходились в большинстве случаев без горячей пищи, «сухоядением», а если и варили себе пищу, то сразу на несколько дней.

Квартира рабочего

«Питаются рабочие, как обыкновенно всюду, 4 раза в день: в 8 час. утра — чай с хлебом, от 12 до часу — обед из супа или щей, каша, картофель или макароны, в 4 часа снова чай, а вечером ужин из хлеба с колбасой или остатков обеда» — так характеризовали врачи столичной медицинской полиции рацион рабочих и работниц в Петербурге в начале ХХ века.

О питании семейных рабочих-текстильщиков рассказывает М. Давидович: «Первым блюдом, в артелях и семьях одинаково, в большинстве являются капустные щи. Реже наблюдается чередование щей и картофельного супа… Большее разнообразие, в виде борща, вермишели, горохового супа, встречается почти исключительно у семей с матерью дома… Вторым блюдом была обычно поджаренная картошка с салом (в частности, у питавшихся в артели) или с постным маслом (у „рядовых“ рабочих, причем не только в пост). У половины обследованных семей второе блюдо бывало лишь по праздникам. В большинстве при этом оно состоит из жареного картофеля и в меньшинстве — из поджаренной колбасы (самый худший сорт…) или печенки. Очень часто, кроме того, в семьях — праздничный пирог с рисом или салом. В артелях вторым блюдом в праздник бывает обыкновенно жаркое, изредка встречающееся и в зажиточных семьях. В тех семьях, где второе блюдо бывает и в будни, им наряду с жареным картофелем является каша, преимущественно гречневая…

…Творческая деятельность хозяйки в области семейного питания относится не столько к обеду, составные части которого — мясо и овощи — в семьях обеих категорий потребляются приблизительно одинаково, сколько к завтраку и ужину. Семьи без хозяйки для простоты отдуваются чаем и кофе с хлебом, семьи с хозяйкой предпочитают создать закуску. Этим-то и объясняется большее потребление сахару у первых, на первый взгляд как будто говорящее не в пользу хозяйки… Так выражается общеизвестный факт замены горячей пищи чаепитием». О недостаточности питания рабочих беспокоятся все санитарные врачи и в столице, и в провинции. Один из них — И. П. Сидоров — пишет: «Есть такие семьи, матери которых вынуждены, кормя детей, рассыпать кашу тонким слоем по столу и заставлять детей есть кашу щепотками, так как ложка при такой трапезе слишком большое орудие».

Театры были особым замкнутым мирком, в котором женщины, с одной стороны, свободны от большинства условностей, с другой, часто становились игрушкой мужских страстей. Актрис, балерин, певиц «увозили», за ними «волочились», с ними «сходились», «приживали детей», их «обеспечивали» и выдавали замуж, но на них очень редко женились. Судьба знаменитой «крепостной актрисы» Прасковьи Ковалевой-Жемчуговой показывает, насколько глубока была пропасть, разделявшая актрису и дворянина в начале XIX века. Для того чтобы этот брак стал возможен, Прасковье быстро придумали происхождение от «польских дворян Ковалевских».

Об истории российского театра написаны тысячи томов. Задача автора скромнее: показать читателю несколько зарисовок среды, в которой жили и творили русские актрисы, и несколько характеров, сформировавшихся в этой среде.

В начале XIX века в Петербурге было три труппы: русская, французская и немецкая. Все они находились на содержании у Дирекции императорских зрелищ и музыки. Труппы попеременно выступали на сценах различных театров: Эрмитажного, Большого или Каменного на Карусельной площади (ныне — здание Консерватории на Театральной площади), Малого, находившегося на Невском проспекте близ Аничкова моста, на театральной сцене Дома Кушелева (Дворцовая площадь). В течение XIX века открылись Александринский, Михайловский, Мариинский и Каменноостровский театры. В начале XIX века, в 1803 году, артистов разделили на драматическую и музыкальную труппы, музыкальная в свою очередь разделилась на оперную и балетную. Автором этого разделения стал Катерино Альбертович Кавос, возглавивший оперу в Санкт-Петербурге. Однако, несмотря на разделение трупп, в них сохранялось общее руководство, администрация, общая костюмерная и т. д.