да приселок Путилово, да погост Троица на Березниках, деревня Федоровское. Да в Углецком уезде дал князь великий Дмитрей Ивановичь Донской чудотворцу Сергию сельцо Прилуки с деревнями да приселок Красное. Да в Дмитровском уезде дал князь великий Дмитрей Ивановичь Донской чудотворцу Сергию сельцо Синково с деревнями. А подавал те дальныя села, как пришел с Мамаева побоища». Далее шла запись о даче в монастырь Сергию Радонежскому села Федоровского в Нерехте женой великого князя Дмитрия Донского – Евдокией по случаю рождения старших сыновей: Василия и Юрия. «Дал князь великий Дмитрей Ивановичь святой Троице в Сергиев монастырь на Москве площадку и пятно ногайское впрок во веки».[925]

Вопрос о подлинности этих грамот был в свое время подробно рассмотрен иеромонахом Арсением. В первой из них он отметил явные несообразности. В частности, Сергий в ней еще при жизни называется святым.[926] Но именоваться так он мог лишь после своей посмертной канонизации. Укажем и на другие несуразицы, допущенные составителем грамоты. Дмитрий Донской, обращаясь к своим потомкам, которые в будущем могут нарушить его распоряжения, называет их «прародителями», что совершенно невозможно, если предположить, что грамота была составлена в XIV в. Если же допустить, что ее составитель жил много позже эпохи Дмитрия Донского, ближайшие преемники московского князя действительно являлись для него «прародителями». Можно ли хотя бы приблизительно установить время появления этого документа? Встречающееся в нем выражение «Московское государство» четко указывает на XVI в., когда это понятие входит в широкое обращение.

Относительно второй записи Арсений выяснил, что целый ряд упоминающихся в ней владений поступил в монастырь от совершенно других лиц и гораздо позже эпохи Сергия Радонежского. О подмонастырском селе Клементьеве и соседней деревне Афанасьево Вкладная книга Троицкого монастыря сообщает: «Дал вклад князь Андрей под монастырем село Княже да село Офонасьево, да село Клемянтьево, да на их же земле стоит монастырь. Писан в старой кормовой книге».[927] По мнению Арсения, речь в данном случае идет о сыне князя Владимира Андреевича Серпуховского Андрее, скончавшемся в «мор» в 1426 г. Киясово (в 3 верстах от лавры) досталось обители от внука Владимира Серпуховского – князя Василия Ярославича. В архиве монастыря сохранилась его данная грамота 1444 г. на это село.[928] Относительно Глинкова (в 3 верстах к востоку от Троицы) точных сведений о прежних владельцах нет. Вероятно, этот вклад поступил в обитель во второй четверти XV в. Во всяком случае, в начале 1460-х годов монастырь уже владел указанной половиной села.[929] Сельцо Зубачево (в 3 верстах к северо-востоку от лавры) получило свое название от прежних владельцев, ранее называлось селом Юрьевским (по церкви Св. Георгия), а указанная его половина была приобретена игуменом Никоном в 1400–1410 гг. у Семена Яковлевича Зубачева.[930] Сельцо Муромцево (в 2 верстах от р. Вори), приселок Путилово (в 4 верстах от Боркова) и деревня Федоровское поступили в монастырь от Григория Федоровича Муромцева в 1440-х гг. Сельцо Прилуки на Волге под Угличем досталось монастырю от Аксиньи, вдовы Ивана Андреевича, в 1430– 1440-х гг.[931] Относительно приселка Красного укажем, что ранее он, вероятно, назывался селом Удинским, которым обитель владела уже в начале XV в.[932] Сельцо Синково в Дмитровском уезде монастырь получил от великого князя Василия Темного в 1432–1445 гг.[933] Что же касается села Федоровского в Нерехте, отданного будто бы женой Дмитрия Донского Евдокией, в действительности оно досталось монастырю от видного боярина своего времени Захария Ивановича Кошкина в первой половине XV в. (до 1438 г.)[934]

Неверной является и дата вклада Дмитрия Донского. 6901 год «от сотворения мира» при переводе на наше летоисчисление соответствует 1393 г., когда ни Сергия, ни Дмитрия Донского в живых уже не было. Все это привело Арсения к выводу, что данные грамоты Дмитрия Донского должны быть признаны подложными, и, исходя из этого, следует полагать, что Троицкая обитель при жизни ее основателя не имела вотчин.[935] И хотя мнение исследователя о подложности грамот Дмитрия Донского получило всеобщее признание, он не ответил на два других вопроса: с какой целью и когда была изготовлена эта фальшивка? Составитель ее серьезно рисковал. О том, что московское правительство внимательно следило за появлением подобных подделок и сурово наказывало их авторов, не считаясь с условностями, свидетельствует летописец, поместивший в конце XV в. следующее известие: «Тое же зимы архимандрита чюдовского били въ торгу кнутьемъ и Ухтомского князя и Хомутова про то, что зделали грамоту на землю после княжь Андреевы смерти Василиевича Вологодцкого, рекши: далъ къ манастырю на Каменное къ Спасу».[936] Чтобы понять обстоятельства, побудившие троицких монахов совершить подобный подлог, необходимо обратиться к истории других аналогичных подделок.

Одной из них следует признать духовную грамоту митрополита Алексея, которую обычно датируют временем около 1378 г. Она представляет собой распоряжение о передаче основанному им московскому Чудову монастырю ряда подмосковных сел.[937] Оригинала завещания не сохранилось, но сомнений в ее подлинности ни у кого из исследователей не возникало, поскольку имеется фототипия подлинника, ныне утерянного, а М. Н. Тихомировым были опубликованы списки духовной, относящиеся к XVI и XVII вв.[938] Кроме того, в ряде летописей (Никоновской, Воскресенской, Симеоновской, Московском летописном своде конца XV в.) под 6885 г. помещена «Повесть о Алексее, митрополите всея Руси», где рассказывается об основании им Чудова монастыря и сообщается, что он «многа же села и люди и езера и нивы и пажити подава монастырю тому, еже довлеть на потребу братьи».[939] Это известие, казалось бы, подтверждало передачу митрополитом Алексеем земельных владений Чудовской обители. Некоторые споры вызывала лишь датировка грамоты. Если М. Н. Тихомиров и другие исследователи полагали, что грамота близка по времени к смерти митрополита Алексея (1378 г.), то Г. В. Семенченко предлагал связать ее датировку со временем основания Чудова монастыря, то есть с концом 60-х гг. XIV в.[940]

Между тем ряд предварительных наблюдений заставляет усомниться в ее подлинности. В летописном изложении до нас дошли позднейшие завещания других церковных иерархов (Киприана, Фотия).[941] В отличие от духовной Алексея они носят совершенно иной характер, заключая в себе поучительное обращение к князю и всей пастве, в то время как Алексей озабочен исключительно имущественными распоряжениями. Да и мог ли Алексей написать завещание? Об отсутствии на Руси до начала XV в. традиции составления митрополитами духовных завещаний косвенно свидетельствует летопись, сообщающая, что Киприан «преставления своего за четыре дни написал грамоту незнаему и страннолепну (то есть удивительную. – Авт.)».[942] Судя по княжеским духовным грамотам XIV в., для этого времени не