Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правая рука Германа Геринга свешивалась с кровати. Капеллан Тереке, взяв ее, прощупал пульс и с ужасом констатировал: «Боже правый! Этот человек мертв!»
Как потом вспоминал Альберт Шпеер, надзор за заключенными в нюрнбергской тюрьме нацистами вовсе не был таким строгим, как это представлял в своих рапортах и мемуарах полковник Эндрюс:
«У меня был тюбик зубной пасты с ядом внутри все время, пока я находился в Нюрнберге, а потом я взял его с собой в тюрьму Шпандау. Никому и в голову не пришло заглянуть в него».
Позже Шпеер избавился от яда, окончательно оставив мысли о самоубийстве.
Геринг был настолько уверен в том, что его яд не найдут, что за четыре дня до своей запланированной смерти написал письмо полковнику Эндрюсу с разъяснениями мотивов своего поступка. Это было одно из трех писем, вложенных в конверт, который нашли у него под одеялом.
Первое письмо содержало длинное обращение к германскому народу с оправданием его действий и отрицанием обвинений союзников. Во втором письме Геринг коротко и нежно попрощался с Эмми и Эддой Геринг.
Письмо-обращение американцы изъяли и до сих пор не опубликовали. Прощальное письмо передали Эмми. Из трех предсмертных писем Геринга на сегодняшний день опубликовано только письмо полковнику Эндрюсу. Вот его текст:
«Нюрнберг, 11 октября 1946 г.
Коменданту
Я всегда имел при себе капсулу с ядом с того самого момента, когда меня взяли под арест. Когда меня привезли в Мондорф, у меня было три капсулы. Первую я оставил в одежде так, чтобы ее нашли при обыске. Вторую клал под вешалкой, когда раздевался, и забирал, одеваясь. Я делал это и в Мондорфе, и здесь, в камере, так удачно, что, несмотря на частые и тщательные обыски, ее не нашли. Во время заседаний суда я прятал ее в своих сапогах. Третья капсула все еще находится в моем чемоданчике, спрятанная в круглой баночке с кремом для кожи. Я мог дважды взять ее с собой в Мондорфе, если бы возникла необходимость. Нельзя винить за это тех, кто меня обыскивал, так как найти капсулу было практически невозможно. Так уж получилось.
Герман Геринг.
Р. S. Доктор Гильберт сообщил мне, что Контрольный совет отказал в замене способа казни на расстрел».
Действительно, одну ампулу у Геринга нашли еще в Мондорфе, и в тот момент он хорошо сыграл крайнюю степень огорчения этим событием.
На следствии по поводу самоубийства Геринга полковник Бертон Эндрюс пытался оправдаться:
«У заключенных были изъяты все предметы, которыми можно было убить себя или которые можно было использовать для нападения на охрану. Из окон были вынуты стекла, у заключенных изъяты шнурки и ремни. На ночь у них отбирали очки, чернильные ручки и часы со стеклами. Они находились под постоянным наблюдением в камерах. Когда их уводили в зал суда, в камерах устраивались обыски. Еду им приносили только заключенные этой же тюрьмы, не имевшие контактов с внешним миром. Поступавшая заключенным почта тщательно просматривалась. На суд заключенных сопровождали охранники. Им не разрешалось разговаривать друг с другом. Они общались только с персоналом тюрьмы, врачом, дантистом и священником. Одежду для суда им выдавали только после тщательной проверки. Их камеры периодически осматривались, проводились и внезапные обыски, когда обыскивались не только камеры, но и сами заключенные. Их тщательно обыскивали во время мытья дважды в неделю. Несколько раз мы находили запрещенные предметы — гвозди, осколки стекла, проволоку, веревки. Я считал, что этих обысков достаточно и что никому из заключенных не удастся утаить никаких предметов, с помощью которых можно лишить себя жизни».
Что ж, блаженны верующие… На самом деле уже самоубийство Лея должно было послужить тревожным сигналом. Если глава Имперского трудового фронта мог в течение доброго получаса плести и прилаживать петлю, никем не замеченный, значит, надзор за узниками был формальным. Да и обыски проводили не квалифицированные сыщики, а военные полицейские — вчерашние фермеры или бакалейщики. Они вполне могли не заметить ампулу с ядом, спрятанную в тюбик с зубной пастой или зашитую в шов одежды. Шпеер ведь признался, что хранил ампулу с ядом и в Нюрнберге, и в первые годы в Шпандау именно в «вечно запасном» тюбике с зубной пастой, содержимым которого так никто и не поинтересовался.
Замечу, что не только рапорт Эндрюса, но и рапорты охранявших Геринга в тот роковой вечер Бингама и Джонсона вряд ли содержат всю правду. Охранникам надо было оправдаться в том, что они проморгали самоубийство главного подсудимого. Вряд ли оба надзирателя в действительности так уж непрерывно следили за заключенным. Особенно Бингам, который наверняка устал к концу смены и то и дело отрывался от глазка в двери. А может, и вообще дремал…
Из того, что сообщают очевидцы последних часов жизни Геринга и что более или менее не вызывает сомнений, вырисовывается следующая картина действий рейхсмаршала. В момент последнего обыска, которого он наверняка ожидал, ампула с ядом, скорее всего, оставалась на своем традиционном месте под вешалкой. Затем, когда ушел проводивший обыск лейтенант Уэст, а это произошло между половиной девятого и девятью, Геринг незаметно для Бингама достал ампулу, спрятал ее под матрас, разделся и лег. После ухода последних посетителей — Пфлюкера и Маклиндена Геринг воспользовался тем промежутком времени, когда его левая рука находилась вне поля зрения охранника, чтобы незаметно достать яд из-под матраса и положить его в рот. Характерно, что с этого момента, согласно показаниям обоих охранников, он ни разу не раскрыл рта. Затем Геринг дождался, когда произойдет смена караула и уляжется вызванный этим шум, полежал еще несколько минут на спине, закрывая глаза руками от света, который в эту ночь в камере не приглушали, повернулся к стене (все это вполне естественно для человека, который хочет заснуть), а затем незаметно раскусил ампулу и через две-три минуты скончался.
На пресс-конференции, посвященной самоубийству Геринга, представитель тюремцой администрации американский майор Фредерик Тик сообщил, что Геринг, очевидно, имел с собой яд все то время, пока находился