Я шагнул ближе.

Бумажка оказалась выцветшим газетным объявлением, обведенным красной ручкой. «ТОЛЬКО В НАИУЖАСНЕЙШИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ», а дальше луизианский телефон. Всё.

– Вот это – ваш эксперт? Вы издеваетесь?

– Я же сказала, что ничего не обещаю, – огрызнулась Клео.

Я подобрал бумажку. На обороте осталось ползаголовка – «НАВОДНЕНИЕ ПРЕРВАЛО», – а выше значилось: «„Лафуршская газета“, 8 ноября 1983 г.».

– Не отвечают, – сказала Клео.

– Перезвоните.

Она со вздохом нажала «повторный набор».

Но после еще трех попыток покачала головой:

– Простите. Я даже не знаю, что это за номер. Он тут с незапамятных времен. Никто не знает, откуда взялся. Приходите завтра, попробуем…

Я схватил телефон, снова нажал «повтор», забегал туда-сюда, и с каждым гудком сердце грохотало все громче.

Не может быть, что все закончится так. Не может быть, что я невзначай вверг свою дочь в адскую черноту. Так я твердил себе, а потом ко мне пришло тошнотворное понимание: вероятно, то же самое повторял себе Кордова, когда Сандра перебежала через чертов мост.

Правда, за которой я гонялся, оборачивается правдой моей жизни.

Гудки смолкли. В трубке щелкнуло.

На миг я решил, что звонок сорвался, но потом услышал тихий хрип.

– Алло? – сказал я. В трубке шуршало и скрипело. – Вы меня слышите?

– Это кто? – просипел некто доисторический. Мужчина, женщина, существо?

Нахмурившись, Клео выхватила у меня трубку:

– Алло?

Откашлялась, удивленно распахнула глаза.

– Да. Это Клеопатра из «Чар», из Нью-Йорка. Надеюсь, я не очень поздно. У нас наиужаснейшие обстоятельства.

Она умолкла – видимо, ей пеняли, – но затем с облегчением улыбнулась мне и кинулась к столу.

– Я понимаю. Да, мэм. Спасибо. Если вам надо проверить печь, я подожду. – Клео опять замолчала и глубоко вздохнула, глядя на черную статуэтку.

После паузы она сухо, бесстрастно и лаконично изложила нашу историю.

– И обратная тень хулиганит, – прибавила она.

Умолкла и стала слушать, серьезно насупившись.

Спустя минут десять прикрыла трубку рукой.

– В шкафу, – шепнула она. – Поищите книгу, называется «Символы черной алхимии звериной и минеральной». Должна быть на верхней полке. – Она еще послушала. – Зеленая обложка.

Я побежал к стеллажам. Книга вскоре нашлась – толстенный том некоего К. Т. Джейбёрда Феллоуза. Я сдернул ее с полки и отнес на стол.

– Она не может помочь, пока мы не опознаем животное, – тихо пояснила Клео.

Я полистал книгу, глазами скользя по заплесневелым страницам, по выцветшим изображениям зверей, поблекшему архаичному шрифту.

Дракон. Сердце. Печень. Олень.

– Я понимаю. – Клео сощурилась на статуэтку. – Плавники, на кончике хвоста маленькая присоска. Такой гибрид змеи и рыбы.

Свинья. Козел. Тигр. Червь.

– Проверьте «левиафан», – с жаром зашептала Клео.

Сова. Колонна. Сосна. Левиафан.

Левиафан на цветной иллюстрации был почти точной копией статуэтки. Та же похотливая ухмылка, тот же расширенный язык.

– Вот это что такое, – объявила в телефон довольная Клео, придвинув к себе том. – Вслух? – Она откашлялась. – «Левиафан – первобытный морской змей, один из Князей Ада, – прочла она. – У Данте олицетворяет воплощение абсолютного зла. Святой Фома Аквинский описывал левиафана как один из Семи Смертных Грехов, зависть – неодолимую жажду того, чего не имеешь. На Ближнем Востоке олицетворяет хаос. В сатанизме – инфернальный демон, которого может укротить ведьма или ведун и наслать на мир с разрушительными целями».

Она еще послушала.

– Дайте я спрошу. – Она глянула на меня. – Скольких детей вы видели с этим предметом?

– Двоих.

– Их что-нибудь связывало? Одна школа, одно хобби, дальнее кровное родство? Что-нибудь такое?

Я не ответил – голова пошла кругом. Потому что я вдруг вспомнил Моргана Деволля и его дочь, которая кралась за мной по дороге в этой своей ночнушке с вишенками. Она что-то сжимала в кулаке, что-то маленькое и черное. Вот эту статуэтку.

– Нет, – сказал я. – Троих. Трое детей.

– Что у них общего?

Я потер глаза, постарался успокоиться, подумать головой.

– От четырех до шести лет. Сталкивались с одной и той же женщиной. Той, которая наложила смертное проклятие на нашу обувь. Александрой.

Дочь Деволля и глухой мальчик с нею, конечно, сталкивались. Но вывод неизбежен: значит, с Сандрой встречалась и Сэм.

Да быть такого не может.

Синтия никогда не разрешала Сэм разговаривать с незнакомцами. И однако Сандра ведь отыскала меня у водохранилища. Могла отыскать и моего ребенка.

– Как они себя вели? – спросила Клео. – Странные поступки? Перешептывания? Тики, судороги? Транс? Разговоры о смерти и насилии?

У меня словно пропал голос. Меня обуревал ужас, на меня надвигались стены. Что я натворил?

Я привел Кордов прямиком к Сэм.

«Ленточный червь, пожирает собственный хвост. У него нет конца. Обернется вокруг сердца, выжмет всю кровь».

– Ау? – сказала Клео.

За каким чертом я не бросил эту затею, когда был шанс?

– Вы, конечно, меня извините, но у нас тут на телефоне настоящая, живая черная ведьма, – прошипела Клео, зажимая трубку рукой. – Мы позвонили, когда она потрошила королевскую змею для заклятия непокоя. И к тому же у нее такой голос, будто она вот прямо сейчас даст дуба. Я бы на вашем месте сосредоточилась. Как вели себя дети?

– У дочери я левиафана не видел. Моя бывшая жена нашла его у нее в пальто. Но дочь вроде была нормальная.

– А остальные?

– Один ребенок глухой. Расстроился, когда уронил статуэтку. Практически истерику закатил, но успокоился, когда я отдал ее обратно.

– Неотменимый импринтинг, – торопливо проговорила Клео в трубку. – А третий?

Дочь Деволля.

– Я ее почти не видел, – сказал я.

– Ничего необычного?

Я припомнил ту ночь – темный двор, усеянный забытыми игрушками, содрогание деревьев, далекий собачий лай, младенческий визг.

– Ее любимая кукла разлагалась в детском бассейне, – выпалил я.

Клео вздрогнула:

– Голыш?

– Потерялась на несколько недель. Они везде искали.

– И?