– Спасибо, учтем.

Стеклянная дверь звякнула колокольчиком у меня за спиной, и я обернулся. Все хозяйкино дружелюбие как рукой сняло: она внимательно разглядывала меня поверх бифокальных очков.

Я помахал и зашагал по крытой веранде.

Накануне, глянув все придорожные мотели вдоль Нью-Йоркской дороги номер 3 в Адирондаке между Файн и водопадом Муди, я выбрал «Мотель и ресторан „Вид на закат“» за его анонимность. В Чайлдуолде, в сорока милях к северу от Каргаторп-Фоллз, он куксился прямо у обочины: двадцать унылых номеров, каждому выделено одно жалкое заляпанное окошко и одна коричневая дверь. При мотеле имелась популярная среди населения едальня, а на автостоянке теснились машины, которые, по номерам судя, съехались отовсюду, от Мичигана до Вермонта. Через дорогу располагался людный автотуристический лагерь «Зеленые луга» («ГОСТЕПРИИМСТВО СЕВЕРНЫХ ЛЕСОВ», – гласила деревянная вывеска), и, по моим догадкам, через «Вид на закат» проезжало столько народу, что в отдельных гостей владельцы не станут особо вглядываться.

Тут я не угадал. Эта женщина смотрела так, будто предвкушала, как спустя считаные дни станет тыкать в меня пальцем на опознании подозреваемых.

На ходу я взглядом скользил по стоянке. После обеда она опустела, машин раз-два и обчелся – ничего подозрительного, никто за мной не наблюдает. Какой-то лысый вылез из белого седана, потянулся, зевнул и направился в администрацию мотеля.

Я остановился у номера 19 – предпоследнего – и один раз стукнул в дверь.

Хоппер открыл. Я просочился внутрь.

– Как успехи? – Он повернул ключ в замке.

– Нормально. Пришлось мотануть аж в Таппер-Лейк. – Я протянул ему пакет, и Хоппер выудил новый аккумулятор для фотоаппарата: утром выяснилось, что Хопперов не заряжается, и я поехал за новым. – У нее только один лишний ключ. Кому?

– Норе отдай.

Нора сидела в углу на двуспальной кровати и грызла протеиновый батончик. Взяла ключ, бледно улыбнулась, и ее глаза задержались на моем лице.

Я понимал, о чем она думает, – мы все трое об этом думали. Что, если план, который мы методично составляли последние двенадцать дней, – все-таки ошибка?

Мы взвесили все возможности. Других не обнаружилось. Если я позвоню Шерон Фальконе и расскажу о преступлениях оккультного толка, творящихся, как я подозреваю, в «Гребне», она скажет мне то, что я знаю и без нее. Для получения ордера полиции нужны улики, а улик у меня нет.

Зато у меня есть представление о том, как тайно проникнуть в «Гребень». Паук говорил, что для горожан прорезал в ограде дыру над узкой речкой. Марлоу упоминала, что речка вытекает из Лоуза.

Изучив подробные карты местности, я никаких таких речек не нашел. Затем, однако, мы откопали геологическую карту Адирондака аж 1953 года и вычислили, где эта речка может быть: безымянный хлипкий ручеек, что петлял вдоль северного берега Лоуза и сквозь густой лес вел к поместью.

Если удастся отыскать этот ручей и незаметно пробраться за ограду после темноты, мы раз и навсегда выясним, что там происходит, – есть ли улики не только оккультных практик, но и взаправдашних убийств детей, на которые намекал Паук. Постараемся собрать доказательства, до зари выйдем так же, как вошли, а потом все передадим в полицию.

Риск вслепую – и хуже того: незаконно, аморально, нарушает границы даже либеральнейшей этики журналистских расследований, совершенно возмутительно. Вполне вероятно, в итоге кто-то из нас угодит за решетку – или покалечится. Лично мне, вероятно, светили новые бездны профессионального позора. Я прямо видел заголовки: «Показалось мало: падшего журналиста задержали при попытке проникновения в поместье Кордовы. Судья назначил всестороннюю психиатрическую экспертизу».

Я так и объяснил Норе с Хоппером, подчеркнул, что это мое решение, решение личное, а не профессиональное, и им лучше бы отсидеться в тылу. Но Хоппер тоже выступил категорично. Сказал угрюмо: «Я в деле», будто давным-давно это понял. Нора тоже откликнулась с жаром.

– Я еду, – объявила она.

На том и порешили.

Однако за последнюю неделю, пока мы зубрили план, собирали припасы и по заросшим дорогам семь часов катили в Адирондак под унылым серым небом, реальность предстоящего росла экспоненциально. Мы взялись карабкаться на гору, но она под нами внезапно разбухла хаосом небоскребного горного хребта, стряхивала нас, а снежная шапка вершины терялась в облаках.

Каждое Норино певучее слово – «А можно мы заедем на заправку? Я хочу гренок с кленовым сиропом» – звучало обреченно, и я снова и снова жалел, что разрешил ей поехать.

Я нервничал: сколько бы мы ни раскопали информации про Сандру и ее отца, картина во всей полноте так и не сложилась. Клео ведь предупреждала: «Правда о том, что творится с нами в этом мире, непостоянна… Неизбывно меняется».

Вполне возможно, «Гребень» – и сам Кордова – как запертая шестиугольная китайская шкатулка Бекмана, которую я много лет назад пытался взломать: им тоже надлежит навеки пребывать запечатанными, и нутро их сокрыто от света дня не без причин.

Клео уверяла, что заклятие в левиафане не злое, но это мало меня утешало. Пусть Сандра хотела защитить Сэм, пусть Хоппер любил Сандру – все равно она оставалась изменчивой загадкой, а ее поведение в ту ночь у водохранилища в Центральном парке по-прежнему непостижимо. Как у Сэм в кармане пальто очутилась статуэтка? Воображая, что однажды Сандра приближалась к моей дочери, я вскакивал среди ночи в ужасе, который лишь обострялся, ибо я понимал, что это моя вина.

Из-за меня Сэм пострадала. А вдруг так мне явлена была моя истинная природа – неприкрашенный портрет, бесконечный и неопровержимый, как меж двух зеркал: эгоистичный слепец, которым я был и останусь навеки. Я названивал Синтии, хотел справиться о Сэм, но Синтия не подходила к телефону.

А ведь еще Паук и «Взломанная дверь».

Из «Чар» я вернулся прямиком в антикварную лавку. Лавка была закрыта, окна черны. Нора и Хоппер приходили туда со мною назавтра, потом еще два дня подряд. Мы наблюдали за домом из тени на крылечке через дорогу, подкарауливали промельк света наверху, трепыхание занавески.

Но здание оставалось непроницаемо и безмолвно.

Очевидно, Паук вернулся, упаковал чемодан и исчез в ночи – возможно, навсегда. Логично: в конце концов, его настигло прошлое, сначала Сандра, потом мы. Но осыпающийся красный фасад «Взломанной двери», загадка исчезновения Паука и, что еще страшнее, раздумья о том, что же случилось с Сэм в его лавке, – все это оставило по себе вопросы, которые грызли меня заживо, изматывали, как неотступная лихорадка.

Я даже сомневался, что мыслю здраво. Сэм – это предел. Граница нарушена. Ловко скрываясь во мраке, предъявляя нашим взорам лишь рукотворные искаженные тени на стене, Кордова по-прежнему существовал главным образом у меня в голове. Для недруга нет крепости прочнее, о чем вам поведают и его фильмы. Подозреваемая, но незримая угроза, питаемая воображением, изнурительна и всемогуща. Она калечит, не успеваешь ты выйти из комнаты, вылезти из постели, хотя бы открыть глаза и вздохнуть.