Статуэтка левиафана и ее трепещущая тень, своенравно скользившая по столу, – привет из сокровенного мира за пределами того, который я принимал за данность всю жизнь, за гранью реальности, якобы, как уверяли меня наука и логика, постоянной и меняющейся лишь в пределах конечного набора законов. Хулиганящая тень – точно краешек неведомого. Несомненность и истинность этого мира дали трещину. Крошечная дырочка в обоях – можно закрыть на нее глаза, списать на то, что разум шутки шутит. А можно отодрать побольше, все шире и шире, и она гротескно разрастется, а потом отклеится вовсе – и какая же стена откроется мне? А если снести эту стену – что за ней?

Против сомнений было одно средство: отпихнуть их подальше и сосредоточиться на конкретном плане.

Хоппер дошнуровал ботинки. Встал, застегнул куртку. Нора стояла перед зеркалом и из таинственных соображений мазала рот красной помадой, уместной в парижском джаз-клубе. Почмокав, она присела, подтянула повыше камуфляжную штанину и термобелье, поправила на лодыжке нож, который я купил ей вчера в «Уолмарте» Саратога-Спрингс.

Пусть, по крайней мере, сумеет себя защитить.

– Так, бойцы. Повторим последний раз.

Я расстегнул рюкзак, вынул карту.

Наш тщательно выношенный план – веревка, за которую мы цеплялись.

И все же я спрашивал себя: а вдруг, на ощупь зайдя по ней во тьму, мы обнаружим, что другой конец ни к чему не привязан?

* * *

На озеро Лоуз мы отправились кружным путем, старательно огибая центр Каргаторп-Фоллз.

И очутились в паутине безлюдных петляющих закоулков.

Машина была прокатная – черный джип, – но не угадаешь, кто в Каргаторпе причастен к тому, что творится в «Гребне», а я не хотел рисковать, привлекая к нам внимание. Мы наблюдали за Перри-стрит, не говоря уж обо всех машинах, что попадались по пути на север, но, похоже, никто за нами не следил.

За минувшие пять лет я и забыл, до чего непроходима эта глушь, до чего безвоздушна. Холмы кишели хвойными, кленами и буками, мощные ветви тянулись к дороге, словно хотели нас придушить, и поглощали жалкие остатки дневного света. Срубы, продуктовые лавки, разорившиеся пункты видеопроката одиноко торчали на разлагающихся пустырях.

– Следующий поворот налево, – сказала Нора.

Вскоре возник указатель: «Поляна Уэллера».

Я притормозил, свернул влево на стоянку. Еще две машины: синий пикап и универсал, – наверное, туристы уже вышли на озеро. Я заполз на парковочное место в самом дальнем углу, занавешенном крупной тсугой, и вырубил мотор.

– Все чисто, – сообщил Хоппер, выглянув в заднее стекло.

– Что-нибудь беспокоит? Последний шанс, – сказал я и посмотрел на Хоппера.

Он пронзил меня взглядом из зеркала заднего вида, и этот взгляд был красноречивее слов. Его теперь не остановит ничто.

– Бернстайн? – окликнул я.

Нора натянула черную вязаную шапочку и запихивала под нее беглые пряди.

– Ой, мать честная. Чуть не забыла. – Она порылась в кармане жилета и вынула два полиэтиленовых пакетика. Открыла один, выудила тонкую золотую цепочку. Поманила меня, а когда я наклонился, надела цепочку мне на шею. – Это святой Бенедикт.

Топорно сработанная бижутерия – кулон с каким-то исхудалым собратом Иисуса в мантии.

– Он в католическом сонме святых – как напалм, – пояснила Нора, перегнувшись через спинку, чтобы нацепить такую же красоту на Хоппера. – Что бы ни случилось, если есть Бенедикт – ничего больше не нужно. Он нас там от всего защитит.

– Спасибо, – сказал Хоппер.

– Ты себе-то припасла? – спросил я.

– Ну а то.

– Тогда двинулись.

Разгружали машину шустро – меньше шансов попасться кому-нибудь на глаза. И еще я понимал, что сейчас, стоит хоть чуть-чуть замяться, сомнения затопят нас, как вода – дырявую лодку.

Хоппер отнес весла на причал. Я отцепил каноэ «Сурис-ривер» от багажника на крыше. Нора взяла спасательные жилеты и рюкзаки. Я спрятал ключи от машины под камнем у корней тсуги, на случай если разделимся и кто-то вернется раньше. Мы с Хоппером подхватили каноэ и, напоследок оглянувшись на джип, зашагали через стоянку.

Мы спустили каноэ в воду, Хоппер ступил внутрь и запихал свой рюкзак под сиденье на носу. Нора забралась следом – на шее у нее болтался бинокль. Я взял весло, кинул в каноэ свой рюкзак, собрался уже залезать, но тут заметил, что в куртке вибрирует телефон.

Я подумал было не отвечать, но потом сообразил, что это, может, Синтия. Стащил с руки перчатку, расстегнул карман. Номер заблокирован.

– Алло?

– Макгрэт.

Как не узнать этот голос. Шерон Фальконе.

– Блин, связь дерьмовая. Ты как будто в другом полушарии. Дай я перезвоню…

– Нет-нет-нет, – выпалил я. Накатило зловещее предчувствие: что-то не так. – Что случилось?

– Да ничего. Ты же нам сведения дал – вот хотела поделиться впечатлениями.

– Сведения?

– Для ювенальной юстиции.

Домовладелица и ее глухой племянник в доме 83 по Генри-стрит. Я и забыл.

– Ты уверен, что адрес был правильный? Генри, восемьдесят три?

– Абсолютно точно.

– Они проверили. Нет данных о том, что в доме кто-то проживает.

– Что?

– Там никто не живет. Нету жильцов в…

Ее голос вдруг прервался. На линии что-то металлически загрохотало.

– Алло?

– …незаконно… пару раз на той неделе…

– Шерон!

– …по колено в серьезных…

Голос ее прорывался сквозь дикую статику.

– Алло?

– …се было нормально. Макгрэт, ты еще тут?

– Да! Алло?

В трубке раздался скрежет, и Шерон пропала.

Я попытался перезвонить, но соединиться не удалось. Я подождал еще минуту, слабо надеясь, что она пробьется опять, но связи не было. Я спрятал телефон в карман и изложил свежие вести Норе и Хопперу.

– Как это – пусто? – удивилась Нора.

– Там не было жильцов.

– Но этого же быть не может.

– Думаешь?

– Да нет, – сказал Хоппер. – Может, они были нелегальные мигранты. Пришли мы, они испугались.

– Но Сандрина соседка, – возразила Нора. – Иона. Она-то была легальной. Акцент американский, сказала, что живет там уже год. Она-то почему сбежала?

– Не хотела, чтоб арестовали за проституцию.

Нору это не убедило.

– Как-то странно все это.

Оба примолкли в ожидании моей реплики. Я распознал этот миг – шанс бросить наш замысел, передумать, вернуться.