Пил взглянул на Ллойда из-под седых бровей и сказал:

– Доброе утро, милорд! А я-то думал, вы умерли!

– Я просто посетитель, – улыбнувшись, ответил Ллойд.

– Правда, сэр? Моя бедная голова уже ничего не соображает. Ведь с тех пор, как умер старый граф, прошло лет тридцать пять, а то и сорок. Однако кто же вы, молодой сэр?

– Я Ллойд Уильямс. Много лет назад вы знали мою мать Этель.

– Так вы сын Эт? Ну что ж, тогда понятно…

– Что понятно, мистер Пил? – спросила Дейзи.

– А, нет, ничего. У меня же такая каша в голове!

Они спросили, не нужно ли ему чего-нибудь, но он стал уверять, что у него есть все, что только может пожелать человек.

– Ем я немного, пиво пью редко. На табак для трубки мне денег хватает, и на газеты тоже. Как вы думаете, юный Ллойд, захватит нас Гитлер? Надеюсь, что я не доживу до такого.

Дейзи немного прибрала на кухне, хотя и не очень умела вести домашнее хозяйство.

– Просто невероятно, – тихо сказала она Ллойду. – Вот так живет – и говорит, что у него все есть, и считает себя счастливчиком!

– Многие в его возрасте живут хуже, – сказал Ллойд.

Они проговорили с Пилом около часа. Перед их уходом он все же обратился к ним с просьбой.

– На похоронах старого графа, – сказал он, глядя на ряд снимков на стене, – нас сфотографировали. Я тогда был никаким не дворецким, а простым лакеем. Мы все выстроились у гроба. Фотоаппарат был большой, старинный, с черной накидкой, не такой, как эти маленькие современные. Дело было в тысяча девятьсот шестом.

– Я, пожалуй, знаю, где эта фотография, – сказала Дейзи. – Мы поищем.

Они вернулись в графский дом и спустились на цокольный этаж. Чулан находился рядом с винным погребом и был довольно большим. Он был битком набит коробками, сундуками и бесполезными украшениями: корабль в бутылке, макет Ти-Гуина, сложенный из спичек, миниатюрный комодик, меч в богато украшенных ножнах.

Они начали разбирать старые фотографии и рисунки. От пыли Дейзи расчихалась, но настаивала на том, чтобы продолжать.

Ту фотографию, что была нужна Пилу, они нашли. Вместе с ней в коробке лежала еще более старая карточка старого графа. Ллойд замер, изумленно глядя на нее. На коричневатом снимке размером пять дюймов в высоту и три дюйма в ширину был изображен молодой человек в офицерской форме викторианской эпохи.

И это был вылитый Ллойд.

– Посмотрите, – сказал он, протягивая фотографию Дейзи.

– Будь у вас бакенбарды, я бы сказала, что это вы, – заявила она.

– Может быть, у старого графа был роман с кем-то в нашем роду, – легкомысленно сказал Ллойд. – Если она была замужем, то легко могла выдать ребенка графа за ребенка своего мужа. Честно говоря, я бы не очень-то обрадовался, узнав о своем происхождении от аристократии, – такой ярый социалист, как я!

– Ллойд, вы совсем дурак? – сказала Дейзи.

Он не мог понять, всерьез ли она говорит. К тому же у нее на носу было такое симпатичное пятнышко от пыли, что Ллойда так и тянуло поцеловать его.

– Ну, – сказал он, – я не раз выставлял себя дураком, но…

– Послушайте меня. Ваша мать была горничной в этом доме. Внезапно в тысяча девятьсот четырнадцатом она отправилась в Лондон и вышла замуж за человека по имени Тедди, о котором никто ничего не знает, кроме того, что его фамилия тоже была Уильямс, как у нее, так что ей не пришлось менять фамилию. Таинственный мистер Уильямс умер прежде, чем кто-нибудь успел с ним познакомиться, а на его страховку был куплен дом, в котором она живет и сейчас.

– Именно так. К чему вы клоните?

– Потом, после смерти мистера Уильямса, у нее родился сын, который удивительно похож на покойного графа Фицгерберта.

У него забрезжила смутная догадка.

– Продолжайте.

– Неужели вам никогда не приходило в голову, что для всей этой истории существует совершенно другое объяснение?

– До сих пор – нет…

– Что делают в аристократическом семействе, если одна из дочерей забеременеет? Это ведь случается на каждом шагу.

– Может, и случается, но что они потом делают, я не знаю. Ведь о таких вещах никогда не говорят.

– Вот именно. Девушка на несколько месяцев исчезает – в Шотландию, в Бретань, в Женеву, – и с ней едет горничная. Когда они возвращаются, горничная привозит с собой младенца, которого, как она утверждает, она родила, пока они были в отъезде. Хозяева, несмотря на то что она допустила внебрачную связь, обращаются с ней удивительно мягко и поселяют ее на безопасном расстоянии, выплачивая небольшое содержание.

Это выглядело сказкой, не имеющей отношения к реальности; но все равно Ллойд заинтересовался и обеспокоился.

– И вы думаете, я был ребенком, родившимся в подобной ситуации?

– Я думаю, у леди Мод Фицгерберт был роман с садовником, или шахтером, или какой-нибудь пройдоха очаровал ее в Лондоне – и она забеременела. Она уехала куда-нибудь, чтобы родить без огласки. И ваша мама согласилась сделать вид, что это ее ребенок, и в качестве компенсации получила дом.

Еще одна подтверждающая это мысль поразила Ллойда:

– Когда бы я ни спрашивал о моем настоящем отце, она всегда отвечала уклончиво.

Теперь это казалось подозрительным.

– Ну вот видите! Никакого Тедди Уильямса никогда не было. Чтобы сохранить репутацию, ваша мама сказала, что она вдова. И заявила, что вымышленного покойного мужа звали Уильямс, чтобы избежать проблем из-за смены фамилии.

Ллойд с сомнением покачал головой.

– Это кажется мне слишком невероятным.

– Они с Мод продолжали дружить, и Мод помогала вас растить. В тысяча девятьсот тридцать третьем году ваша мама взяла вас в Берлин, потому что ваша настоящая мать хотела снова на вас посмотреть.

Ллойд чувствовал себя так, словно это сон – или словно он только что проснулся.

– Вы думаете, я сын Мод? – не веря своим ушам, спросил он.

– И очень похожи на своего деда! – Дейзи постучала по рамке фотографии, которую держала.

Ллойд зашел в тупик. Это не могло быть правдой, но смысл в этом был.

– Я привык, что Берни мне не родной отец, – сказал он. – Но неужели Этель мне не родная мать?

Должно быть, Дейзи заметила выражение беспомощности на его лице, потому что она наклонилась к нему и, коснувшись – чего обычно не делала, – сказала:

– Простите, наверное, это было грубо с моей стороны? Я лишь хочу, чтобы вы увидели то, что у вас перед самыми глазами. Если Пил заподозрил правду, то не кажется ли вам, что остальные тоже могут? Такие известия лучше услышать от кого-то, кто… от друга.