— Константин Константинович, — сказал Антонов, сидевший за столом и делавший пометки в блокноте. — Какие у вас есть пожелания?

— У меня есть претензия к управлению войсками, — сказал Рокоссовский. — Я неоднократно ставил этот вопрос, но воз и ныне там. Считаю своим долгом напомнить об этом и сейчас.

Пономаренко окинул взглядом присутствующих и с любопытством посмотрел на командующего фронтом, словно прикидывая, с кем ему предстоит работать.

— Мне до сих пор непонятно, как можно управлять войсками, когда начальник Генерального штаба, вместо того чтобы управлять из центра, где сосредоточены все сведения по театру военных действий, убывает на длительное время на один из фронтов. Мало того, заместитель Верховного Главнокомандующего следует его примеру.

— А может, наоборот, — усмехнулся Антонов.

— Я не знаю, кто с кем соревнуется, но факт остается фактом: где находятся эти чины, там и лучше снабжение, и больше резервов. Я убедился, что это часто делается в ущерб другим фронтам, на долю которых выпадает проведение не менее сложных операций.

Пономаренко улыбнулся и вновь продолжал наблюдать за командующим. Рокоссовский повернулся к Маленкову:

— Георгий Максимильянович, я просил бы вас поднять этот вопрос в Ставке. Такой стиль управления войсками наносит вред делу.

— Товарищ Антонов, запишите и доложите по команде, — сказал, подойдя к открытому окну, Маленков. — Командующий фронтом говорит дело.

На этом разговор закончился. Москвичи уехали, а командующий фронтом и Пономаренко остались одни. После обмена мнениями о планах на ближайшие дни член Военного Совета достал из папки документ и протянул его Рокоссовскому:

— Посмотрите, это касается нас обоих.

«Уважаемый Пантелеймон Кондратьевич! — читал Рокоссовский. — К вам обращается майор Белозеров Андрей Николаевич. Убедительно прошу Вас войти с ходатайством в штаб фронта генерал-полковника Рокоссовского о заброске меня с вашей помощью к партизанам Белоруссии, где я намерен продолжать борьбу с фашистами до победного конца. Несколько слов о себе. Родился я на Волге среди немецких поселенцев, к которым отношусь с большим уважением. С детства владею немецким языком и совершенствую его всю жизнь. Воевал на Гражданской. Закончил командиром дивизиона. После педагогических курсов преподавал немецкий язык в школе. В 1934 году закончил Высший коммунистический институт просвещения России. Затем работал в Министерстве просвещения. В 1938 году арестован по делу Рокоссовского. Четыре года жестокого опыта доказали мне многое. Но я искренне верю в нашу победу и лучшую жизнь. Фашисты уничтожили мою семью.

Меня приютил в штабе фронта мой друг Рокоссовский, мы воевали вместе в Гражданскую войну. Опекая меня, он может привлечь к себе недружественные взгляды. Я не хочу мешать этому военному гиганту. Не знаю, может, я вламываюсь не в ту дверь, но, думаю, вы меня поймете.

Прошу удовлетворить мою просьбу.

Герой Советского Союза майор Белозеров».

Прочитав письмо, Рокоссовский прикусив нижнюю губу, вопросительно посмотрел на Пономаренко.

— Ну, что будем делать? — спросил тот.

— Пока не знаю, я должен с ним переговорить.

— За него можно поручиться?

— Без сомнения.

3

Между друзьями, Рокоссовским и Белозеровым, вечером этого же дня произошел необычный разговор.

— Я понимаю твое душевное состояние после посещения могилы жены и сына, — говорил генерал, расхаживая по комнате. — Но почему ты подвергаешь сомнению нашу дружбу? На каком основании ты утверждаешь, что ты мне в тягость?

— Я не сомневаюсь в искренности нашей дружбы. — Понурив голову, Белозеров сидел за столом. — Я чувствую какую-то ущербность, когда меня опекает сам командующий фронтом.

— Откуда тебе взбрела в голову подобная ересь?

— Извини, Костя, если тебя обижают мои рассуждения.

— Что случилось, Андрей? — сказал Рокоссовский, остановившись у стола. — Сколько с тобой ни говорил на эту тему — мои слова отскакивают от тебя, как горох от стенки. В чем дело? Откуда тебе пришла в голову мысль, что я тебя опекаю? Разве не ты уничтожал немцев из снайперской винтовки? Подвиг, который ты совершил при добыче языка, был на слуху у всей армии Малиновского. Неужели ты всерьез думаешь, что я излишне о тебе забочусь?

— Да, думаю.

— Закуривай, — кивнул генерал на пачку папирос, лежавшую на столе, и сам глубоко затянулся. — Андрей, я перестаю тебя понимать.

— А что тут понимать? — произнес Белозеров и, подняв глаза на друга, решал про себя: говорить или промолчать. Это заметил Рокоссовский.

— Продолжай, раз начал.

— Уже трижды меня прощупывали особисты. Уточняли: на какой почве командующий фронтом и простой старшина из штрафного батальона водят дружбу. Им это совершенно непонятно.

— Почему ты мне об этом не сказал? — повысил голос генерал. — Почему?

— Не хотел расстраивать, у тебя и без того уйма дел.

В открытое окно дунул слабый ветерок, принеся с собой запах сырой земли. Под абажуром замигала электролампочка.

Рокоссовский смерил долгим взглядом Белозерова, и его осенила мысль: «А может, и правда, пусть летит в Белоруссию. Другая обстановка, другие люди. Он человек общительный… Это может помочь ему вновь обрести крылья». Рокоссовский сел за стол, положил свою руку на руку Белозерова.

— Андрей, обещай мне, когда попадешь к партизанам, будешь беречь себя.

— Обещаю, Костя! — широко улыбнулся Белозеров.

— Я и Пономаренко дадим тебе рекомендации, и завтра утром ты можешь уехать в штаб партизанского движения.

— Спасибо! — Он поправил упавшие на лоб волосы, вслед за Рокоссовским вышел из-за стола.

— Андрей, ты обязательно давай о себе знать, — сказал Рокоссовский, обнимая друга. — Мы должны встретиться после войны. Хорошо?

— Непременно.

4

В первой половине июня 1943 года командир дивизии 70-й армии генерал-майор Аревадзе Михаил Егорович проверял готовность позиций полков к обороне. На его долю выпал ответственный участок фронта. Он понимал это и с беспокойством, свойственным горячему южному человеку, упорно готовился к тому, чтобы отстоять свои позиции.

Это был широкоплечий, невысокого роста человек лет пятидесяти, с потемневшим от загара лицом, с черными стрелками-усиками. Пышные брови и карие живые глаза придавали ему вид строгого и решительного командира. Но это первоначальное впечатление сразу же менялось, стоило лишь внимательнее присмотреться к его мягкому доброму лицу. Он хорошо владел русским языком, но, когда сильно волновался, говорил с заметным грузинским акцентом.

Когда весной сформировали дивизию из пограничников и, как и всю 70-ю армию, направили на фронт к Рокоссовскому, он уже хорошо был осведомлен о душевных качествах этого полководца и знал, что солдаты на фронте с гордостью называют себя «рокоссовцами».