Рокоссовский связался с Батовым.

— Павел Иванович, у меня резервов нет, чтобы развить успех вклинившихся в оборону противника войск. Войска поспешно отходят. Немедленно организуй оборону на реке Сев. Действуй сейчас же. Иначе противник на плечах отступающих форсирует реку и причинит нам еще больше неприятностей.

— Понятно. Выполняю приказ немедленно.

Кавкорпус и стрелковая бригада отступили под прикрытием сильных арьергардов и с помощью войск Батова с потерями вышли из мешка.

Войска фронта, достигнув незначительных успехов, вели упорные бои, которые приняли затяжной характер. Поспешность наступления дала о себе знать.

Обстановка на фронтах складывалась не в нашу пользу. Войска Брянского фронта, встретив сильное сопротивление противника, остановились. Бил тревогу и штаб Воронежского фронта: немцы перешли в наступление и ведут бои в предместьях Харькова и Белгорода. Противник теснил наши войска и на Юго-Западном фронте.

Командующий Центральным фронтом, с трудом разыскав начальника Генштаба на Воронежском фронте, переговорил с ним по ВЧ.

— Александр Михайлович, мы израсходовали все силы. Фронт вытянулся в нитку и оторвался от своих баз.

— Причины?

— Причины все те же. В связи с поспешным наступлением мы не можем наладить нормального снабжения. Все резервы фронта забрали на другие направления, — говорил Рокоссовский с непривычным для себя возбуждением. — Разве можно в такой ситуации вести борьбу с превосходящими силами противника?

Мы же сами себя истязаем. Наши желания не соответствуют возможностям.

— Что вы предлагаете? — повысил голос Василевский.

— Немедленно перейти к жесткой обороне. Изучить возможности противника, свои и в спокойной обстановке принять решение.

— Но время уходит!

— Если мы не оценим трезво ситуацию, она будет работать на немцев.

— Я не могу принять такого решения.

— Но вы же начальник Генерального штаба, и эти вопросы относятся к вашей компетенции.

— Звоните Верховному Главнокомандующему!

Рокоссовский тут же связался со Сталиным, изложил ему обстановку и высказал свои предложения.

К вечеру Ставка приняла решение о нецелесообразности наступления на Орел. 21 марта фронт перешел к обороне.

«Вот тут-то и проявились, — пишет генерал армии С. М. Штеменко, — несгибаемая воля К. К. Рокоссовского, его большая организаторская активность и умение смотреть в лицо опасности, не теряя самообладания; маневрируя силами, используя обстановку уходящей зимы, он сумел организованно прекратить исчерпавшее себя наступление, умело избежать ударов врага и отвести войска на рубежи, образовавшие в последующем северный фас Курской дуги».

Когда были выданы и проверены команды по переходу к обороне, Рокоссовский пригласил к себе Малинина и Телегина. В комнате было тепло. На стене висела карта, испещренная красными, точно языки пламени, стрелами и кривыми линиями. Противник был обозначен синими значками. На столе, за которым находился командующий, лежала записная книжка в кожаном переплете и стояла пепельница. Приглашенные уселись напротив.

Рокоссовский передал содержание разговора с Василевским, посетовал на то, что в такой напряженный момент на фронтах в Москве оставался только один Верховный Главнокомандующий. Он взглянул на часы.

— Сейчас подойдут Родин, Крюков и Санковский. Представители Ставки настаивают, чтобы двух последних за самовольный отход отдать под суд военного трибунала согласно приказу № 227. С результатами расследования вы знакомы, за исключением одного обстоятельства — все это дело возникло по инициативе командующего танковой армией Родина. Окончательное решение за нами, и мы его должны принять сегодня.

Вскоре зашел в дом генерал-лейтенант Родин. Это был невысокого роста, широкий в плечах, крепкий сорокалетний мужчина, с волевым и, казалось, не терпящим возражений лицом. За ним стоял командир кавалерийского корпуса, генерал-майор Крюков, высокий, с озорным взглядом и открытым доверчивым лицом. На нем был коротенький кожушок, крест-накрест перепоясанный ремнями.

Последним вошел командир стрелковой бригады полковник Санковский. Он неторопливо повесил свою дубленку на вешалку и занял место на одном из стульев. У полковника был какой-то виноватый взгляд, обычно свойственный людям, умеющим глубоко скрывать свою обиду.

Поздоровавшись с прибывшими, командующий фронтом открыл совещание, предварительно пояснив, чему оно посвящается. Рокоссовский, вооружившись указкой, подошел к карте.

— Как вы знаете, главный удар наносился силами левого фланга армии Батова и танковой армии Родина, — говорил он, глядя на присутствующих, и лишь изредка поворачивался к карте, чтобы убедительней подтвердить свою мысль. — Левее наступала стрелковая бригада Санковского и корпус Крюкова. Активные действия 70-й армии должны были сковать противника и обеспечить наступление на главном направлении. Но пограничники, всегда славившиеся высокими боевыми качествами, на этот раз подвели. С первого дня бои приняли ожесточенный характер. Противник успел усилить свою танковую армию на орловском плацдарме. — Рокоссовский глянул на полковника, который, казалось, чувствовал себя среди больших чинов не в своей тарелке. — Успех обозначился лишь на левом крыле фронта. Бригада Санковского прорвала на узком участке оборону противника на всю тактическую глубину. Что в такой ситуации можно было сделать?

— Развивать успех, — пробасил Малинин.

— Вот именно, что мы и сделали, — сказал Рокоссовский. — В прорыв были введены сначала часть механизированных сил и кавалерийский корпус, а затем пошла и вся танковая армия. На мой взгляд, ни один стратег против таких действий возражать не станет. — Рокоссовский снова повернулся к карте. — Но когда передовые части находились где-то на пятидесятом километре, пленные показали, что противник против вклинившихся войск ввел новые силы. Меняется обстановка, и мы принимаем новое решение. Батов поворачивает силы для оказания помощи прорвавшимся, а Крюков и Санковский получают приказ — остановить продвижение на запад, перейти к обороне, вести интенсивную разведку и ждать Батова. Но, скажем откровенно — генерал Крюков нарушил приказ и остановился только в 120 километрах от основной линии фронта, тем самым добровольно загнав себя в мешок. — Рокоссовский сел за стол и, повернувшись к генералу Крюкову, спросил: — Владимир Викторович, объясните, как это понимать?

Крюков встал и, сцепив пальцы рук, сказал:

— Я виноват, товарищ командующий. Увлекся. Надоело отступать, вот и понесло меня.

— Вы тоже увлеклись, и вас понесло, Иван Ильич? — спросил Рокоссовский.

— Такая перспектива, попробуй тут удержаться, — ответил простуженным голосом Санковский. — Атака шла как по маслу.

— Что думает по этому поводу генерал-лейтенант Родин?

— Я вот что думаю, товарищ командующий фронтом, — поднялся генерал. — Коль они добились такого успеха, то не было никакого резону отходить. Казалось, еще небольшое усилие и мы откроем фронту выход к Днепру. — Он посмотрел на генерал-полковника. — После сосредоточения войск на курском выступе разве Днепр не был нашей заветной целью?