Но, когда он собирается возобновить перечислять правила, я не выдерживаю.

– Зачем вам это всё? – я пытаюсь повысить голос, чтобы дать понять, что не намерена его слушаться, но тот по-прежнему слаб, и у меня получается лишь шипеть. Поэтому я собираю все свои силы и сажусь, чтобы выглядеть убедительней. – Я не хочу принимать вашу пищу, воду, всё, что предлагаете, и то, что находится в этом месте. Не-хо-чу! – наконец, у меня получается процедить, показав всё своё отвращение. – Я просто хочу – умереть.

Я сама не ожидаю, что самое глубокое желание вырвется на свободу, но мне становится непередаваемо свободно без него. Однако, мне кажется, Виктора ничем не сломить. Он принимает, каждое моё слово как приятную вещь для себя.

– Я отвечу на твой вопрос чуть позже. – Заодно ещё и игнорирует. – Сейчас мы с тобой вернёмся к правилам.

И словно ни в чём не бывало продолжает:

– Второе правило – ты больше не позволишь себе разговаривать со мной подобным образом. Я хочу уважения с твоей стороны. Не забывай, благодаря кому ты, Елена, живёшь и дышишь.

Ничего не могу с собой поделать, я начинаю смеяться тихим и нервозным звуком. Хотя, по правде, я не знаю, что со мной происходит, одновременно со смехом слёзы душат горло эмоциями. Сумасшествие, признаюсь я себе. И в этой комнате сейчас находится два сумасшедших: я и Виктор, полагающий, что я действительно обязана его благодарить за жизнь, которую считаю в какой-то степени отвратной.

Но он непоколебим, ни один мускул на его высеченным из камня лице не дрогнет от моей реакции. Разве что его яро устремлённые на меня глаза наливаются злостью. Он снова запросто меня игнорирует.

– И третье, – говорит он на этот раз строже, отчего я понимаю, что сейчас прозвучит самая важная для него вещь, – ты смиришься со всем, что от тебя будет требоваться в будущем, тебе запрещено пробовать всё испортить, в независимости от того, как ты будешь к этому относиться.

Веселье, чем бы оно ни было вызвано: нервами или глупостью, развеивается из меня. Теперь в моём теле растёт напряжение, вызванное последними словами.

– Если вы…

Я не договариваю, он даже вида не подаёт, что я предприняла попытку заговорить. Его голос твёрже самой стали, заставляет меня мгновенно замолчать.

– Если ты, Елена, – выделяет он, давая понять мне, что он всё же слышал меня, – нарушишь хотя бы одно из них, то я незамедлительно отдам приказ убить твою мать. – На одну ровную секунду он делает паузу, чтобы снисходительно ухмыльнуться мне, а затем говорит, вырывая из моих лёгких вдох. – Не только приёмную, но и твою настоящую. Учти, Анна жива до сих пор лишь по тому, что я надеялся найти тебя и использовать её, как хорошую мотивацию для сотрудничества. Твоё неповиновение – означает то, что она мне больше не нужна.

Пропасть. Я снова падаю с немыслимой высоты в глубокую пустоту. Только на этот раз я нахожусь точно в сознании. Но это понимание всё равно ничего не меняет. Вокруг меня оседает ощутимый мрак, и перед глазами на какое-то время всё темнеет.

Есть только я и последние слова Виктора.

Когда я буквально заставляю себя сконцентрироваться на реальности, то вновь вижу перед собой протянутую руку со стаканом воды. Искренность возвращается в его улыбку на лице.

– Воды? – спрашивает он.

И я понимаю, что на сей раз это не любезное предложение. Это – выбор: подчиниться или обречь всех на смерть.

С несколько секунд я смотрю на стакан, уже ощущая, как прохладная вода стекает в мой организм. Я практически чувствую её свежий и мягкий вкус у себя во рту. Я жажду её. И мне стыдно признаваться, что рада такому стечению обстоятельств. Стыдно за то облегчение, что я испытываю от мысли, что больше не придётся притворяться сильной и гордой, имея существенную отговорку. Теперь взять и выпить воду – является правильным.

И я беру стакан из его руки, жадно пью большими глотками, игнорируя кратковременную боль в горле. Но только, когда почти допиваю всё, понимаю, что настоящего удовольствия мне это не принесло. Только физически.

Стакан пуст, когда я возвращаю его Виктору, сам он доволен, принимая его из моей руки.

– Ну, вот, так-то намного лучше, – говорит он, вновь обращая на меня взгляд. – Я рад, что мы пришли к компромиссу. И теперь я могу ответить на твой вопрос: зачем всё это нужно.

– Нет, – перебиваю я его.

Помню, что мне нельзя делать подобного, но я ведь не грублю ему.

– Датская, – с трудом выговариваю эту фамилию, горло сдавливает, всё во мне не хочет продолжать выяснять правду, но я должна знать. – Кем вам приходится моя мать?

Мой тон требователен, несмотря ни на что, и я рада, что могу ещё держаться на высшем уровне, учитывая то, что в душе у меня руины.

Виктор в ответ ухмыляется.

– Почему-то меня не удивляет тот факт, что Мария для тебя важнее Анны, – он говорит правду, Виктор ждал от меня этого вопроса, поэтому, явно подготовившись, не заставляет долго ждать ответа. – Она моя внучатая племянница. Дочь моего родного брата, который также был когда-то членом Ордена Освобождения. Соответственно, и Мария являлась нашим членом, пока по собственному желанию не отреклась от дела нашей семьи. Как оказалось, у неё была на это существенная причина.

В сказанном звучит ирония. Он забавляется, понимаю я. А мне… больно. Просто чертовски больно от его слов. Но я изо всех сил стараюсь не акцентировать на правде внимание, вместо этого пытаюсь отвлечь себя, забив мозг другим, и сложить в голове простые цифры, чтобы хотя бы предположить возраст Виктора. Но, кажется, математика больше не является моей сильной стороной. Логика тоже не спешит принимать участие в этой сложной задаче.

Оставляю бесполезную попытку, угадать сколько ему лет. Он мог быть и младшим братом моего дедушки.

Господи.

Моего дедушки.

Значит, Виктор приходится мне двоюродным дедушкой? Чисто формально, конечно же. Но от этой мысли меня всё равно тошнит. Или же меня мутит от воды, которая ощущением тяжелого груза напоминает мне, что я уже сдалась.

Внезапно ко мне приходит светлая мысль, выделяющаяся из всей этой мрачности правды.

– Но она отреклась от Ордена, – почти ликую я только от того, что произношу эти слова.

Виктор не меняется в лице, но, когда он кивает, жест его получается неохотным.

– Восемнадцать лет назад, – растягивает он, словно сам придаётся воспоминаниям. – Несложно догадаться, по какой именно причине она это сделала? – вопрос, но адресован не мне, Виктор всё же пускает на выражение своего лица что-то очень похожее на печаль. – Как говориться, хочешь что-то спрятать, положи это на самое видное место. Мой поклон перед Марией. Потому что привела меня к тебе далеко не она.

Он делает паузу и улыбается, и мне странно видеть выступающие на его щеках ямочки. Сейчас будет ещё одна порция чего-то разгромного для меня, понимаю я. И не ошибаюсь.