— Послушай, Каванаг, если то, что ты мне сейчас говорил, не пустая болтовня, я тобой восхищаюсь. Правда!

Джордж вскинулся и пьяным голосом спросил:

— Ты что, Хоган, серьезно?

— Я завидую, что у тебя такое сердце, — с чувством произнес Тим.

— Не верю. Зато я завидую твоей голове! Спокойной ночи, монсеньор.

С этими словами Каванаг закрыл окно и сделал шоферу знак трогаться.

Когда Тимоти вернулся в дом, к нему подошел сам хозяин.

— Любезный Тимотео, — обратился посол Орсино по-итальянски. — Я вас повсюду ищу!

— Я очень рад снова вас видеть. Как поживает ваша сестра?

— Цветет, как всегда. Вам от нее горячий привет. Но я бы хотел побеседовать с вами без этого скопления народа. Могу я вас пригласить завтра позавтракать со мной?

— В любое удобное для вас время.

— Отлично. За вами заедет мой шофер без четверти восемь. Доброй ночи.

Утро выдалось необычайно солнечное и теплое. Стол с изысканными яствами был накрыт на террасе резиденции посла. На почтительном расстоянии стоял навытяжку дворецкий в белых перчатках. Не считая его, их было только двое — Тим и брат княгини.

— Пожалуйста, Тим, зовите меня Джанни, — попросил дипломат. — Наслышан, наслышан о ваших достижениях в Бостоне. Вы, судя по всему, в равной мере искушены и в Священном Писании, и в бухгалтерском учете.

Тим невольно улыбнулся.

— Вообще-то, это оказалось на удивление благодарным занятием. Признательность всех, кому мы помогаем…

— А сан? Вам разве не щекочет слух само обращение «монсеньор»? — Видя его колебания, Орсино попытался вызвать Тима на откровение: — Легкое тщеславие грехом не является. Готов сознаться: при всех моих титулах и званиях каждый новый чин доставляет мне подлинную радость.

Подобное ребячество вызвало у Тима улыбку.

— А вы эти почести больше чем заслужили, смею вас заверить, мой друг. Скажу, что на моем столе лежит прошение кардинала Малрони о вашем повышении… — Он понизил голос, а затем с деланным безразличием произнес: — Но нет! Мы слишком высоко вас ценим, мой мальчик, чтобы позволить чахнуть в Бостоне даже на посту помощника епископа! Вы нужны в Риме.

От одного упоминания о любимом городе у Тима заныло сердце.

— А чем я там буду заниматься? — спросил он, стараясь не показать волнения.

— Ну, боюсь, это будет нечто потруднее перевода латинской корреспонденции. Я убедил Его Святейшество, что в вашем сердце достаточно асбеста, чтобы стать посредником между огнем и жаровней. — Он улыбнулся. — Я красиво выразился по-английски?

— Да… Джанни, — ответил Тим, изумленный тем, что его имя звучало в разговоре не с кем иным, как с самим папой.

Орсино отхлебнул кофе, вытер губы и, нагнувшись вперед, пристально посмотрел на Тима.

— Жаровней я называю Южную Америку, Тимотео, — доверительно поведал он. — Никто лучше меня не знает, сколь плачевны наши дела в этой части света. А «огонь» — это, боюсь, кардинал Франц фон Якоб, официально — архиепископ Гамбургский. Вам, конечно, известно, какой пост он занимает сейчас?

— Да, — ответил Тим, — он префект Конгрегации вероучения.

— Знакомы с ним? — спросил Орсино.

— Я, к сожалению, не вращаюсь в столь высоких кругах, — ответил Тим.

— На самом деле очень даже вращаетесь! — Посол улыбнулся. — Я видел его на вашей защите, хотя он остался верен себе и на банкет к моей сестре не пришел. Между нами говоря, он невероятный человек! Но у него и миссия невероятная. Наверное, только пруссак мог взяться за дело просвещения в африканских епархиях, где месса исполняется под звуки тамтамов и единственной уступкой целибату является то, что местные пастыри живут отдельно от своих жен и детей. Надо ли говорить, — добавил Орсино, — что фон Якоб правит железной рукой.

— Это разумно, — усмехнулся Тим. — Священная конгрегация имеет давнюю историю. В особенности — под ее прежним названием. Святой инквизиции.

— Можешь мне поверить, Тимотео, что по сравнению с Южной Америкой Африка — детские игрушки. Я лично могу это засвидетельствовать. Иезуиты вдалбливают верующим неприемлемые для них воззрения. Все это «окультуривание» — полнейший бред. Можно сказать наверняка, что церковные песнопения там будут звучать в ритме танго. Если нам не удастся взять этих революционеров под контроль, святой отец будет вынужден распустить Общество Иисуса, как в свое время — Климент XIV. Мой мальчик, это война!

— Но я не вижу в ней роли для себя!

Тим был искренне озадачен.

— А-а, — протянул Орсино и, встав из-за стола, принялся мерить террасу шагами, подкрепляя свои слова выразительной жестикуляцией. — В том-то и суть! Вы — образованный деятель церкви. Харизматический оратор. А главное — человек с неколебимой верой в Рим. По моей настоятельной рекомендации оба, и кардинал фон Якоб, и Его Святейшество, полны желания возложить на вас обязанности посланника папской курии по особым поручениям в епархиях Латинской Америки.

— Во всех сразу?

— Нет, только в тех, где мутят воду иезуиты, — ответил Орсино и улыбнулся. — То есть — наверное, во всех. Таких инцидентов, как оскорбление Его Святейшества сандинистами во время его поездки по Никарагуа, больше быть не должно. Наши пастыри в Южной Америке должны обладать достаточной убежденностью, чтобы пропускать мимо ушей выпады мятежной иезуитской прессы…

— Типа «Ла Воc дель Пуэбло»?

— Вот-вот, — поддакнул дипломат. И ловко переменил тему: — Вы могли бы прибыть в Рим к концу месяца?

— Думаю, да. Конечно, мне необходимо соблюсти приличия в отношении кардинала Малрони…

— Ну, об этом можете не беспокоиться, — заверил Орсино с озорным блеском в глазах. — Он так вами гордится! А поскольку время очень дорого, мы могли бы провести церемонию уже в Риме. Если вы не против.

— Какую церемонию? — не понял Тим.

— Я думал, это само собой разумеется… — Посол простодушно улыбнулся. — Столь ответственную миссию мы не можем возложить на нунция в ранге ниже архиепископского. Мои поздравления, Ваше Высокопреосвященство.

* * *

Проезжающего в комфортабельном лимузине по расплавленным от зноя вашингтонским улицам Тима раздирали сомнения.

Нет такого священника на земле, который не был бы счастлив получить архиепископскую мантию.

Но далеко не каждый стал бы платить за нее службой… в инквизиции.

Через месяц после того, как я принял предложение доктора Харриса, я продал свою квартиру в Нью-Йорке и купил в Лисбоне, штат Нью-Гэмпшир, домик с двускатной крышей. Оставшиеся деньги я разместил в государственных облигациях. У меня пропало всякое желание иметь дело с Уолл-стрит, а по правде сказать, я всегда знал, что умножение собственных богатств не может составить моего счастья.