я. – Ты должен переводить. Во-первых, скажи ей, что прибыли новые левантийцы, которые нашли группу кисианских солдат, укрывающихся на севере. Я не знаю деталей, но если она хочет их найти, поговори с Амуном. Во-вторых, я изменяю свой голос. Я согласен, чтобы левантийцы отправились собирать союзников.

Тор прищурился при упоминании кисианских солдат и с тем же выражением спросил:

– С Эзмой во главе?

– Да, Эзма будет нашим предводителем, а я – ее заместителем.

Тор перевел мои слова императрице, и она что-то резко спросила.

– Она хочет знать, что изменило твое мнение.

– Время на обдумывание. Кисианцы не должны сражаться в битвах левантийцев. Мы сделаем это сами.

Императрица Мико кивнула с непроницаемым выражением лица. Я хотел знать, что за этим скрывалось, но придется подождать, пока все не закончится. Мы оба зашли слишком далеко, чтобы уделять внимание чему-то другому.

– Я сообщу своим генералам, – сказала Мико. – Можете отправляться, когда сочтете нужным.

Она не добавила «и лучше бы вам не предавать меня или моих людей», но это было ясно без слов.

– Благодарю.

Плохая была благодарность. Она доверяла нам, доверяла мне безопасность своей империи, а я не был до конца уверен, что смогу помешать Эзме предать Кисию. Но я не мог этого сказать, не мог сказать ничего, кроме «благодарю» и «до свидания», поклониться и покинуть шатер, понимая, что, если задержусь, исповедь непременно сорвется с моих губ.

Не желая нарываться на новую стычку с Эзмой, я послал к ней с сообщением кого-то другого. Я не знал, чего ожидать: то ли она сама явится с подозрительными вопросами, то ли тоже передумает и откажется, но она лишь прислала в ответ снисходительно-благодарственное послание, из-за которого я возненавидел лицо Клинка, доставившего его. Мы должны были выехать с рассветом.

Зная, что не усну, я пошел в загон для лошадей. Дзиньзо тоже еще не спал и пощипывал в сторонке траву.

– Привет. Мы выезжаем утром, – сказал я, похлопывая его по шее.

Я хотел сказать ему, что не знаю, что произойдет, и даже не знаю, где мы окажемся, выйдя отсюда. И что хочу уехать так же сильно, как остаться, однако не могу признать вслух, как близки мы с императрицей были к чему-то, но ничего не вышло. Может, теперь уже слишком поздно.

– Рах! Вот ты где!

Я повернулся, убрав руку с шеи Дзиньзо. В загон спешил Амун с каким-то человеком по пятам, они тяжело дышали, будто от долгого бега.

– Что такое?

Амун остановился, глубоко вздохнул, чтобы выровнять сердцебиение, а его спутник сложился пополам, задыхаясь.

– Гидеон.

– Гидеон? – Мое сердце ушло в пятки, и все вдруг стало таким далеким. – Что с ним?

– Ясс все расскажет. Он только что прибыл из Когахейры, его отправила Дишива.

– Дишива? Да что происходит?

По моим жилам заструился страх, и я едва не начал трясти Ясса, чтобы заставить говорить быстрее. По его лицу стекал пот, грудь тяжело вздымалась, но я не мог больше ждать.

– Он мертв? Он…

Ясс покачал головой.

– Нет, не мертв. Но он… он очень плох.

Один страх просто сменился другими.

– Плох? То есть ранен? Болен? Скажи мне, прошу тебя.

Ясс выдохнул и кивнул.

– Болен. На голову. Я не знаю. Это как-то связано с Лео, но я до конца не понимаю. Дишива просто велела найти тебя и рассказать. Если ты не появишься, левантийцы разорвут его на части еще до того, как чилтейцы разобьют ворота.

– Что? Почему?

Ясс мрачно сжал губы.

– Он… сделал кое-что по-настоящему плохое. Такое никто не простит, даже если поверит, что он совершил это под контролем того говнюка.

Под контролем.

– Лео – Гость?

– Кто-кто?

Но я задал этот вопрос сам себе, вспомнив моменты, когда Лео как будто читал мои мысли. Как будто знал, что произойдет. Я считал его единственным достойным чилтейцем и упорно сражался, защищая его, и потерял много Клинков.

А теперь он использовал Гидеона.

Меня затошнило.

– Проклятье. – Я провел руками по короткой щетке волос. – Проклятье!

Если я не отправлюсь с Эзмой, она перетянет всех левантийцев на свою сторону и может настроить их против Мико, но если отправлюсь, то брошу Гидеона на произвол судьбы. А я не мог. Не мог.

– Что он сделал?

Голос Амуна звучал тихо, но ярость в его словах напомнила мне, как Гидеон позволил ему остаться в нашем первом чилтейском лагере, наверняка зная, что его убьют. Как Гидеон приказал нам не отрезать врагам головы. Как он заключил сделку с чилтейцами, чтобы заманить побольше левантийских воинов. Как отдал своих седельных мальчишек. Как истреблял целые города с невинными людьми. Что еще он мог добавить к этому списку?

– Вы знаете про город? Про Мейлян?

Амун кивнул.

– И про нападение на лагерь дезертиров.

– Да, так вот, сразу после этого… – Ясс бросил в мою сторону настороженный взгляд, – он изгнал множество Клинков и… убил других. Якобы за то, что они замышляли против него, но на самом деле эти люди выступали против Лео. Мне жаль. – Теперь он смотрел прямо на меня: – Он убил Йитти. И еще несколько Вторых Клинков гурта Торин.

Меня будто огрели дубиной по голове. То ли я сам зашатался, то ли земля ушла из-под ног, но голос Амуна доносился теперь откуда-то издалека. Йитти. Я просил его о помощи. Он вел Клинков домой, а я остановил его. А теперь…

Меня вырвало, и мой ужас выплеснулся в траву к ногам Дзиньзо. Вместе с чувством вины меня захлестнул гнев на Лео, Эзму и всех, кто когда-либо пытался управлять левантийцами. Но под всем этим скрывалось тошнотворное понимание, что Гидеоном не нужно было управлять, не нужно подталкивать, он сам был способен на ужасные поступки.

– Рах.

Амун положил руку мне на плечо. Я старался дышать ровнее, вдыхать и выдыхать с той же легкостью, как до разговора с Яссом, с той же уверенностью в своей цели. В Гидеоне.

Над моей головой Ясс шептал что-то успокаивающее Дзиньзо, а я не мог поблагодарить его за это. Не мог сосредоточиться. Амун больше ничего не говорил и не пытался утешить меня. Любые слова были бессильны. Под влиянием Лео или нет, но кровь моих Клинков была на руках Гидеона, так же, как кровь Сетта – на моих.

Какое-то время я не мог пошевелиться, не хотел вставать или смотреть вверх, не хотел встречаться лицом к лицу ни с ними, ни с решением, которое предстояло принять. Но время не остановить. Ночь заканчивалась. И сколько бы я ни повторял себе, что Гидеон стал чудовищем, и все, что он сделал, неправильно, и он заслужил все, что ему грозило, мысли возвращались к тому, как он одинок и испуган. И к мальчику, которым я когда-то был, сидящему в стороне от гурта, стыдящемуся.

Я встал. Ноги дрожали сильнее, чем хотелось бы. Думаю, Амун понял, что я скажу, до того,