Прежде чем войти в пещеру, я смотрю вниз с горы на восток. Холмистая Шорда простерлась до самого горизонта. Красные и оранжевые вспышки в вечернем тумане указывают на расположение машин смерти, у которых еще не кончилось горючее. Я в который раз чувствую себя круглым дураком. Столько крови, столько боли, столько лет борьбы! Если бы ее можно было прекратить, это давным-давно сделали бы другие. Кто такой Язи Ро, чтобы положить конец войне? Мясник, у которого руки по локоть в крови? Я отворачиваюсь от мира, вхожу в пещеру и опускаю за собой занавеску.

В пещере гораздо теплее, чем снаружи. Мы садимся на ящики. Вокруг много барахла, добытого среди развалин. Я сижу на ящике, превращенном в кресло, подо мной удобное сиденье из веток, спинка позволяет вольготно развалиться. Аби печет лепешки на импровизированной сковородке, и я наслаждаюсь запахом дыма и предстоящей еды.

— Слыхал что-нибудь о новом перемирии? — спрашиваю я его. — Ходили какие-то слухи... По радио об этом ни гугу. Некоторые считали, что всего лишь слухи.

Аби перекладывает готовые лепешки на широкий лист и подает мне.

— Перед самым подписанием перемирия «Тин Синдие» нанесли удар по месту, где велись переговоры, захватили всех в заложники, а потом перебили всех людей и предупредили переговорщиков от Маведах, чтобы те и думать забыли договариваться о чем-либо с чудовищами из Фронта. Чаю?

«Тин Синдие» — дети родины, изначальной планеты, «чистый Маведах», никому не желающий подчиняться. Могли бы допустить перемирие хотя бы на несколько дней. Но даже коротенький мир вызывает у них отвращение.

Я поглощаю лепешки горячими, обжигаясь, и чувствую, как теплеют конечности. В пещере мертвая тишина. Здесь так безопасно, что у меня даже проходит едва ли не врожденное ощущение, что необходимо постоянно быть настороже. Это чувство безопасности, даруемое чревом горы, кажется мне непристойным, как жизнь среди нечистот.

Но сытость и возможность впервые, кажется, за всю жизнь расслабиться прогоняют все мысли о «Тин Синдие», перемириях и Амадине. Я не могу сопротивляться дремоте. Заставив себя разок очнуться, я вижу Аби, смирно сидящего на ящике. Через секунду я перестаю видеть что-либо вообще. В памяти остался Аби, читающий книгу. Таким он и перешел в мои сны, которым я уже не мог сопротивляться.

«Сортировщик», — шепчет кто-то.

... Чой Лех стоит над детьми, не обращая внимания на стрельбу за стенами. Лех крупный, с безобразным ожогом на левой стороне лица, с неподвижно висящей левой рукой. На нем вытертая кожаная одежда, сапоги, его бронежилет и оружие много повидали. Равин Нис, джетах сирот, смотрит на Чой Леха: он стремится к нему подольститься, чтобы гроза миновала, и очень боится, что не добьется успеха. Все мы тоже хотим понравиться сортировщику, но совсем по другой причине. Если нас возьмут рекрутами Маведах, мы забудем про голод.

Лех спускается с помоста и начинает прохаживаться среди нас. Его шаги длинны и решительны. «Маведах, Маведах!» — перешептываются дети.

«Этот!» — говорит Лех, указывая на Вулриза Апису, самого рослого среди нас. Мы его дружно ненавидим: он жесток и третирует слабых. Сейчас он горделиво озирается. «Видите? — читаем мы на его лице. — Меня выбрали первым! Недаром я тут у вас главный». Равин Нис берет Апису за руку и указывает на возвышение.

«Этот!» — говорит Чой Лех, указывая еще на кого-то. Нис наставляет шепотом очередного избранника. Чой Лех выбирает еще четверых, потом задерживается перед Бикудихом Ри. Ри мал ростом, но очень хочет понравиться. Лех ударяет его здоровой рукой по голове, и ребенок валится на пол. Чой Лех любуется его слезами, потом шагает дальше.

Наконец он останавливается передо мной. Я знаю, что очень юн и не вышел телосложением, поэтому должен вызвать сомнения у сортировщика Маведах. Меня ждет испытание. Он пронзает меня взглядом. Вблизи его ожоги выглядят еще ужаснее.

«Мое лицо! — рычит он. — Что ты на нем видишь?»

«Оно обожжено», — отвечаю я, глядя ему прямо в глаза. Глаза темные, скорее карие, чем желтые.

«По-твоему, это красиво?» — спрашивает он.

«По-моему, это уродство», — отвечаю я.

Чой Лех замахивается, метя мне в голову, но я приседаю. Его рука бьет в пустоту, я же бодаю его головой в живот, как раз туда, где должна находиться брюшная прорезь. Лех с криком опрокидывается на пол барака. Медленно поднявшись, он, держась обеими руками за живот, еще раз разглядывает меня.

«Этот!» — говорит Лех Равину Нису и шагает дальше...

Я просыпаюсь и оглядываюсь, отовсюду ожидая опасности. Но рядом никого, кроме талман-джетаха Зенака Аби. Он по-прежнему занят чтением, но при этом говорит мне:

— Язи Ро, пришла пора задать вопрос. Только не спрашивай больше про мои штаны.

Я тянусь, тру лицо, набираю воздух и, выпуская его, откидываюсь на спинку своего «кресла». Вопрос? Неужели у меня есть хотя бы один вопрос?

— Не уверен, про что спрашивать, джетах.

Аби закладывает книгу полоской синей ткани, закрывает ее, кладет себе на колени. Взгляд его пытлив.

— Что ты знаешь обо мне?

— Что ты безумец и изменник.

Джетах озадаченно приподнимает брови.

— По-моему, нельзя быть одновременно тем и другим, Ро.

Я стискиваю руки и опускаю взгляд. Не важно, думаю я.

Подумаешь, слова! Нет на свете больших предателей, чем они.

— Болтают, будто до войны ты, джетах, жил с людьми.

— Это правда. Так поступали многие из нас. Их университеты на Хулоне и на Дорадо были до войны крупнейшими учебными центрами Амадина. Я там преподавал, у меня было много друзей среди людей: преподаватели, студенты. Разве это превращает меня в изменника?

— Нет. — Я выпрямляю спину, делаю неопределенный жест. — Не могу даже представить себе те времена.

Аби подпирает рукой подбородок, поджимает губы.

— Ты влачишь свои годы, как цепи. Сколько тебе лет? Десять, одиннадцать?

— Семь, джетах.

— Семь, — повторяет он и по-человечьи качает головой. — В твоем возрасте я уже был выпускником Талман-коваха на Синдиеву.

— На Драко? — удивленно переспрашиваю я. До сих пор я был знаком только с уроженцами Амадина.

— Конечно. На Амадин я прилетел в девятилетнем возрасте. Это было за одиннадцать лет до войны. — Он усмехается. — Ты удивлен, Язи Ро?

Я сосредоточенно складываю цифры.

— Выходит, тебе уже больше пятидесяти!

— В исчислении Драко — пятьдесят три. В годах Амадина немного больше. Но это далеко не рекорд.

Я вскакиваю и принимаюсь расхаживать по пещере.

— Почти всем, кого я знаю, меньше десяти лет. Мой родитель погиб, когда ему было всего четыре. Но в Маведах есть командиры старше двадцати лет. Я даже встречал одного, Олту Киуса, которому было целых двадцать девять. До сегодняшнего дня я не знал драков старше его.