В пользу такого предположения свидетельствует получившая широкий отклик в армии и обществе демонстрация офицеров варшавского гарнизона у виллы маршала в Сулеювеке, состоявшаяся на следующий день, в воскресенье. В качестве предлога была выбрана седьмая годовщина возвращения Пилсудского из Магдебурга. Повод выглядел несколько странно, если учесть, что Пилсудский прибыл в Варшаву 10-го, а не 15 ноября, да и дата не была круглой. В демонстрации участвовали по разным данным от четырехсот до двух тысяч человек, в том числе значительная группа генералов. От их имени к Пилсудскому обратился генерал Орлич-Дрешер, легионер, кавалерист, участник польско-советской войны, особо прославившийся во время Гродненской операции осени 1920 года. Он коротко, по-военному поприветствовал своего вождя и закончил свою речь многозначительными словами: «Обращаясь к тебе сегодня, мы имеем те же боли и тревоги, которые вместе с нищетой заглядывают в дом. Хотим, чтобы ты верил, что наше горячее желание состоит в том, чтобы ты не остался в стороне от этого кризиса, делая сиротами не только нас, твоих верных солдат, но и Польшу, это не обычные комплименты по случаю торжества, но что мы несем тебе кроме наших благодарных сердец и надежные, отточенные в победах сабли»[203].

Ответ виновника торжества оказался на удивление мирным; он как бы не понял скрытого смысла обращенной к нему речи, чем поразил и почитателей, и противников, уверенных, что Пилсудский со дня на день совершит переворот. Он снова говорил о морали: восстановление Польши не сопровождалось духовным возрождением общества, безуспешными оказались его попытки изменить положение, показывая полякам не только светлые, но и темные стороны действительности. Поэтому он пришел к выводу о необходимости борьбы со «злоупотреблением свободой» во имя защиты чести польской армии.

Сикорский, исполнявший обязанности военного министра до назначения нового кабинета, применил в отношении активных участников демонстрации, в том числе и Орлича-Дрешера, дисциплинарные меры, отправив их служить в провинцию. Но это не остановило адептов маршала. 19 ноября в Вильно, где была размещена 1-я пехотная легионерская дивизия, состоялось торжественное собрание по случаю седьмой годовщины возрождения независимой Польши. Присутствовавшие на нем офицеры направили Пилсудскому приветственную телеграмму следующего содержания: «Высокочтимый Маршал и дорогой Комендант! Мы, собравшиеся на торжественное заседание по случаю 7-й годовщины воскресения Польши, шлем Тебе, великий поборник чести службы, заверения в глубоком уважении и безграничной преданности, клянемся неустанно бороться под Твоим руководством за великую, благородную и жертвенную Польскую Душу»[204]. И на этот раз были в дисциплинарном порядке наказаны командиры дивизии и двух ее полков.

Были и другие случаи открытого выражения «аполитичной» частью офицерского корпуса преданности человеку, создавшему армию и приведшему ее к победам, но из-за происков политиков оказавшемуся не у дел. Все эти публичные демонстрации в условиях правительственного кризиса должны были показать властям и обществу готовность пилсудчиков исполнить любой приказ любимого маршала и коменданта, даже если это будет приказ совершить государственный переворот. Есть весьма достоверное свидетельство одного из пилсудчиков, что речь Орлича-Дрешера была написана не им самим, а в соавторстве с Пилсудским.

В связи с этим исследователям кажется странной ответная речь Пилсудского, выдержанная в совершенно ином тоне. Она, как и последующее поведение «отшельника из Сулеювека», говорит о том, что в ноябре 1925 года он вроде бы не собирался возвращаться во власть с помощью государственного переворота. Он не терял надежды на то, что в конце концов будет выработан и принят сеймом такой закон об организации системы органов управления вооруженными силами, который обеспечит ему место неподконтрольного парламенту генерального инспектора и главнокомандующего. То есть на то, что его давление на правительство и сейм заставит их рано или поздно отказаться от одного из принципиальных конституционных положений.

Пилсудский был убежден, что армия (впрочем, как и внешняя политика, но до нее пока не дошли руки) ни в коем случае не должна быть игрушкой в руках политических партий. В противном случае вооруженные силы не смогут надежно защитить безопасность и независимость страны, то есть решить задачу, которую он после обретения независимости считал для себя главной. Маршал был твердо убежден, что кроме него никто не сможет сделать этого. Другие генералы или непригодны к этому, или еще недостаточно опытны и авторитетны. Именно так следует интерпретировать подготовленную маршалом в самом конце 1922 года, в бытность его председателем Узкого военного совета, оценку пригодности генералов армии и генералов дивизии к руководству польской армией во время войны, а также деловых качеств бригадных генералов.

Ему не нужна была вся власть в стране, поскольку тогда он не смог бы уделять достаточно времени армии – ему нужна была безраздельная власть над вооруженными силами. Ноябрьские демонстрации 1925 года должны были показать, что армия доверяет только Пилсудскому и никому иному. Не случайно в Сулеювеке оказались даже те генералы, которых Сикорский считал своими доверенными людьми. Таким образом, нет никаких оснований думать, что в ноябре 1925-го Пилсудский планировал государственный переворот, от которого отказался лишь в последний момент. Он просто сделал еще один шаг к реализации своей цели, практически закрепил за собой право определять судьбу военного министра, то есть человека, который должен подготовить и внести на рассмотрение сейма проект закона о военных властях, а фактически о месте для Пилсудского в армии.

И эта его претензия на роль единственного, хотя и неформального, куратора армии была признана руководителями страны как нечто само собой разумеющееся. 20 ноября было сформировано так называемое правительство национального согласия во главе с графом Александром Скшиньским, министром иностранных дел в предыдущем кабинете. В него вошли представители всех основных правых, центристских и левых партий, что должно было, по расчетам их лидеров, облегчить получение иностранного займа для стабилизации злотого. Однако столь разношерстный состав изначально обрекал кабинет на серьезные противоречия при выработке программы действий. «Своим человеком» в кабинете Пилсудский без колебаний мог считать Енджея Морачевского, рекомендованного ППС.

Пост военного министра остался вакантным. На следующий день с целью решения этого вопроса президент пригласил в Бельведер Пилсудского, Скшиньского, и. о. военного министра генерала Стефана Маевского, а также генералов Станислава и Юзефа Галлеров. Было совершенно очевидно, что Войцеховского интересовало лишь мнение маршала. Это понимал и Пилсудский, о чем свидетельствует его поведение, описанное Ратаем: «Пилсудский вел себя вызывающе, обходился с Войцеховским как со слугой. Достал из кармана приготовленный листок, зачитал ряд обвинений в адрес Сикорского, выражаясь о нем в оскорбительной форме, при этом посоветовал Сикорскому покинуть Варшаву, потому что ни за что не ручается. Назвал хорошими генералами (и кандидатами в министры военных дел) Желиговского, Токажевского, Скерского и Бербецкого. Затем вытащил другой листок и зачитал заявление, содержащее обещание враждебного отношения к правительству. К Скшиньскому также относился как к слуге. Пообещал, что свое заявление огласит, потому что должен это „своим людям“. Вышел, едва попрощавшись»[205]. Налицо откровенный диктат своей воли первому лицу государства, который хотя и был старым товарищем по ППС, но давно уже не поклонником человека, которого он сам когда-то вовлек в политику. Демарш Пилсудского оказался успешным. 27 ноября военным министром стал один из названных им кандидатов – генерал Люциан Желиговский.