я вспомнил: — Ты говорила, что дар над природой у вас от отца — вана, а сейд от матери. Она была ётуном, не так ли?

Я взглянул на Бюлейста, желая услышать подтверждение своей догадки, но он только покачал головой, будто не хотел продолжать тяжёлый разговор. Однако в тот миг мне было плевать: все тайны обнажались, оставляя в душах каждого из нас шрамы.

— Ты поэтому ищешь правды, верно? Твою мать тоже убил Один, а отец молчит, и ты боишься, что он предал вас всех, так? Боишься, что даже самые близкие могут предать?

Гулльвейг помрачнела, а за спиной вспыхнули тени, однако теперь они меня не страшили, ведь я и сам стал частью этого мира. И ван тяжело вздохнула, успокаиваясь:

— Ты многое пережил сегодня, Локи, а потому я прощу тебе дерзость. Однако не вздумай ещё раз повторять подобное, иначе я за себя не решаюсь. И да, знай, что отныне кровавая клятва легла на твои плечи и тебе придётся исполнить её любой ценой, иначе не найдёшь никогда покоя.

О том, что она находилась в похожих тисках, я тогда даже не догадывался, и лишь спустя много лет правда открылась мне.

Меж тем свадьба Тора и Сиф стала первым значимым событием в наших жизнях, знаменовавших дальнейший передел. Как оказалось, Силач всё же признался ей в измене, поэтому Лебедь и посоветовала мужу держаться от неё подальше и найти занятие по душе, как это сделала она. Фрейр то присматривал за своим отцом Ньёрдом, которого, как оказалось давно донимали головные боли, то пропадал в Ванахейме, и я был уверен, что именно он и являлся хранителем корня: он больше прочих был привязан к родному миру. А затем вдруг срывался и проводил пару недель подле Сиф, с которой высаживал сады, беседовал до первых звёзд и помогал ухаживать за полями, на которые Один и наложил руку, но пока что об этом не объявлял.

Старшая ван занимала его мысли, и уже к концу зимы близ Валаскьяльва красовался новый чертог Фрейи — Фолькванг, сделанный из клёна и ясеня. Широкие врата скрывали небольшой дом самой ван, окружённый цветущим лугом. Построили его альвы только потому, что Фрейя как бы невзначай заметила, что в Вальгалле слишком много героев и однажды им не хватит места в залах Одина. Тот, желая то ли угодить, то ли впечатлить, отдал приказ о создании нового и прекрасного чертога. Справились альвы на славу: цветы умело сочетались с мечами и щитами, выказывая двойственность Фолькванга. Я лично считал, что так Один делал свадебный подарок, однако Гулльвейг только посмеялась, услышав такое предположение:

— Моя сестра никогда не выйдет замуж, иначе лишится титула верховной ван. С кем бы она не спала, Фрейя ни за что не променяет корону Ванахейма на звание чей-то там жены.

— Но тогда она стала бы повелительницей Асгарда, да и вообще верховной богиней, — не согласился я. Мы прогуливались тогда по зимнему саду Трудхейма, а мороз щипал за щёки, и даже утеплённые плащи не спасали от холода.

Гулльвейг покачала головой, натягивая меховой капюшон:

— Выйдя за Одина, она принесёт ему власть над Ванахеймом, а себе ничего. Фрейя никогда так не сделает и уж лучше просто будет с ним спать, изводя Фригг.

Последнюю было ни слышно, ни видно. Трэллы поговаривали, будто она предпочла уединение, и единственными её гостями были только сыновья. Впрочем, встречаться с ней мне совершенно не хотелось, как и встречаться с Одином.

Первым порывом после того дня в Утгарде было дикое желание разнести весь Асгард в щепки, однако Гулльвейг сдержала меня, заверив, что это глупо и опрометчиво. Рассудок шептал, что ван была права: я — один, а их, ослеплённых ложью и доверчивых барашков, слишком много, чтобы справиться. Нет, здесь нужна была только хитрость и сторонники. Много сторонников. Вот только где их искать — пока что загадка.

Тогда я начал тренироваться в иллюзиях и магии ещё сильнее, чем прежде. Благодаря Бюлейсту появился доступ в чертог Утгарда, который мы с ним исследовали вдоль и поперёк. Гулльвейг часто порывалась ходить вместе с нами, однако брат противился, говоря, что эти места священны для ётунов, а потому не следовало приводить «предателей». Поэтому упросил вана не надоедать и позже потом передавал ей всё, что считал нужным и полезным. Гулльвейг возмущалась, говоря, что я не смогу оценить всего и обязательно пропущу важное среди всех развалин, однако умолкала, стоило напомнить о всех её секретах, в том числе имя таинственного наставника. Тогда ван замолкала, а после припадала к губам, утягивая в объятия страсти, в которой мы сгорали дотла. Нам не хватало воздуха, магия соединялась воедино и изводила своей мощью, норовя взорваться от вихря чувств, но мне и ей всегда было мало. Её тёмный сейд пульсировал под моими руками, обволакивал и забирал все силы, а она тлела от одного моего касания, снова и снова обжигаясь об огонь.

О своей истинной стихии я решил узнать у Бюлейста, которого так и не решился называть братом — слишком сложно. Тем не менее он всегда встречал меня улыбкой и с радостью отвечал на все вопросы.

— Мама была ваном природы, — рассказывал он, бродя со мной по развалинам чертога Утгарда, что скрипели под моими шагами. — Железный лес от её магии расцвёл и буквально дышал жизнью, хотя раньше там была непроглядная пустошь и тишина. Отец был великаном, а они лишены сейда, как ты знаешь.

— Я слышал, что некоторые из них способны обращаться в животных, — поделился я словами Гулльвейг.

Бюлейст пожал плечами:

— Ходили такие слухи, однако это уж слишком редкий дар, о котором только легенды и остались. У меня же дара никакого не было.

— Тогда откуда у меня дар?

— У некоторых полукровок встречались способности к сейду, — вспоминал он. — Думаю, твои иллюзии как раз отголосок смешения двух кровей.

— А огонь? — допытывался я. Должна же была быть причина, по которой мне достался этот дар.

Бюлейст ответил не сразу: иногда мне казалось, что его воспоминания постепенно блекли, поэтому он постоянно бродил по пепелищу и развалинам, освежая образы и ход событий.

— Отец как-то обмолвился, что его род происходил от ётунов Муспельхейма, правда, то было очень давно. Быть может, кровь нашей матери пробудила в тебе сейд, и в миг страшной нужды она родила могущественное дитя.

И пускай ответ выходил размытым, настаивать я не стал. Бюлейст любил вспоминать прошлое и с восторгом рассказывал о счастливых днях на том маленьком острове