книгу, — он увидел её замешательство и пояснил. — Помнишь, ты мне говорила, что она твоя самая любимая? «Два капитана». Я почти уже дочитал, совсем немного осталось. Думал, сегодня закончу.

— Кирка, — Ника не нашлась, что сказать, просто смотрела на него и даже, кажется, улыбалась.

— Чем там хоть заканчивается-то? Всё же хорошо, да? — с какой-то детской надеждой спросил он.

— Конечно, всё хорошо, — подтвердила Ника.

— Почему в книгах всегда всё хорошо, а вот в жизни… В жизни — всё плохо… У нас всё плохо… Получается, в книгах врут?

— Нет, Кир, не врут, — Ника замотала головой и заговорила, пытаясь убедить его в обратном, с такой горячностью, словно не было у неё сейчас ничего важнее того, чтобы объяснить именно это. — Не врут. Там всё правда. И неважно, как закончилось, понимаешь. Остались ли жить герои или погибли. Не в этом дело. Главное, что они смогли выдержать испытания достойно. Остаться людьми — честными, порядочными. Не предать тех, кто доверился им. Несмотря ни на что, понимаешь?

— А ты думаешь, что если бы Санька… Ну, если бы он… Если бы при нём пытали Катю, то он бы смог? Не предал бы?

Нике захотелось засмеяться — господи, ну какой он мужчина, мальчишка же. О чём он сейчас думает? Но потом посмотрела в его лицо и вдруг поняла о чём. И ещё поняла, как это важно для него.

— Не предал бы, — серьёзно и очень уверенно ответила Ника. — И ещё, Кирка, знаешь что? Мне кажется, что ты очень похож на него, на Саньку Григорьева…

Глава 27. Борис

«Что там Анна говорила про альтернативное правительство, которое мы с Пашкой перетащим к ней в больницу? Как в воду глядела. Вот тебе почти весь Малый Совет в полном составе», — Борис беззастенчиво разглядывал всех присутствующих. Он сидел на краю больничной кушетки, чуть поодаль от остальных, и тень, падающая на него, не давала разглядеть выражение его лица. Да всем было и не до этого. И Мельников, и Величко почти не отрываясь, смотрели на Павла, слушали его, а Павел… Борис перевёл взгляд на друга и снова почувствовал восхищение.

Павел как-то сразу, чуть ли не с первой минуты, как стартовал их импровизированный Малый Совет, вышел на первый план. И это случилось так естественно, что Борис даже не успел уловить момент, когда на смену скрывающемуся раненому узнику пришёл властный лидер — глава Совета. Вот, значит, какой он, Савельев, когда ведёт свои заседания. Как родился в этой должности. Бориса кольнула зависть.

А ведь и Олег Мельников, как всегда с иголочки одетый, с привычным выражением лёгкого пренебрежения на красивом лице, и массивный Величко, для которого Анна распорядилась принести кресло из своего кабинета, были далеко не простыми людьми, и очень часто именно за ними оставалось последнее слово, но здесь, сейчас они оба безоговорочно признавали в Павле лидера. Не без небольшого сопротивления, но всё же признавали. Борис невольно подумал, что, если бы тогда его план сработал, и место главы досталось ему, смог бы он так же подчинить себе этого зубра Величко? Вот уж не факт. А Павел смог. И сейчас эти два властных мужика, в дорогих костюмах, сидели напротив бледного, похудевшего Савельева, облачённого в больничную одежду, не самого лучшего, надо признать, качества — обычные светло-серые штаны и такая же рубашка, — и слушали его с почтением и явным уважением.

Савельев негромко говорил — раскладывал перед Мельниковым и Величко все их умозаключения. Борису эти разговоры уже оскомину набили, он знал всё, что скажет Павел, а потому за речью друга не следил — думал. И эти думы его тревожили.

Вот взять того же Константина Георгиевича — силён мужик. А ведь для него не только воскрешение Павла стало сюрпризом, он и его, Бориса, тут увидеть не ожидал. Однако взял себя в руки в считаные секунды и теперь внимательно слушал Савельева, лишь изредка скользя по Литвинову оценивающим взглядом. Что, списал меня со счетов, старый лис? Похоронил? А я, тут, с вами. Хотя… с вами ли?

Эта неприятная мысль и раньше приходила Борису в голову. Разумеется, приходила. Но он гнал её, отметал, заслонял другими, более важными на тот момент думами. А сейчас она снова выползла, эта тревожная мысль, и точила его изнутри. Ведь по сути, что поменялось? Пашка его простил? Пашка-то, может, и простил. Но его друг, хоть и глава Совета, а всё же не единоличный диктатор. И решение суда по нему никто не отменял. А исходя из этого чёртова решения получалось, что Литвинов так и остался преступником, заслуживающим смертной казни. Справедливо заслуживающим. И даже если Павел за него, и эти двое тоже встанут на его сторону, да хоть весь Совет — есть ещё люди, больше миллиона простых людей, для которых Борис Литвинов — воплощение зла. Это Пашка сейчас как долбаный Феникс вылезет из подполья и займёт принадлежащее ему по праву место. А ему, Борису, что делать? Продолжать сидеть тут, у Анны? Прятаться всю жизнь?

С Павлом они это не обсуждали, Борис нарочно не поднимал мучившую его тему — боялся. До сегодняшнего утра они с Савельевым были примерно равны — оба мертвы для мира, оба вынуждены скрываться. Но сейчас всё стремительно менялось. Савельев уверенно возвращался на положенное ему место, а он… Что они будут делать с ним?

Борис встал с края кушетки и по привычке принялся расхаживать по комнате, но тут же поймал тяжёлый взгляд Павла, послушно остановился, встал у стены, сложил руки на груди. И только потом понял, что беспрекословно подчинился Савельеву, одному его взгляду. Понял и не смог сдержать горькой усмешки.

И снова внутри зашевелились демоны, которые ещё со школы ему нашёптывали — ты, Боренька, всегда второй. А первый — это он, Пашка Савельев. И что бы ты ни делал, как бы ни старался, всё равно он всегда будет немного впереди. И даже Анна будет всегда смотреть на него по-особенному. Да и остальные тоже.

Вот взять того же Мельникова. Сидит на стуле в непринуждённой позе, словно не в тайном помещении больницы на сходке заговорщиков присутствует, а на светском рауте время