Белка молчит. Но Тате не нужен ответ. Она все знает и так, иначе план ее не был бы столь безупречен.

– Аля справилась с ролью прекрасно, не так ли?

– Почему нужно было испугать именно меня?

– Не только тебя. Но тебя – в первую очередь.

Бесстрастный голос Таты парализует Белку. И даже когда художница (дизайнер, убийца) снова оказывается рядом с ней и осторожно касается губами мочки ее уха, Белка продолжает сидеть неподвижно. Татино дыхание обжигает:

– Потому что ты – мой любимый трофей. Мой главный приз. Остальным нужно было просто оказаться в одно время в одном месте. Впервые за двадцать лет. За двадцать два года, если быть совсем точным.

– Мы уже собрались. Там, в старом доме.

– В старом доме – не развернешься.

– А не проще было бы уложить всех там, а не тащить сюда?

– Нет-нет-нет, – Тата обхватывает ее голову руками.

«НЕ ТРОНЬ МЕНЯ!» – хочет выкрикнуть Белка, но из горла вырывается лишь короткий всхлип. Ее оставили все, вот и тот, кто поселился в Белкиной голове, снова молчит.

– Нет-нет-нет! Игра должна быть сыграна чисто. Теперь Шило. И он был не прочь разбогатеть. И потому согласился на инсценировку с нападением. По идее, нападение должно было насторожить тебя. Запутать. Напомнить о прошлом, если ты вдруг забыла.

– Я никогда не забывала о прошлом. Никогда.

Пальцы Таты шарят в Белкиных волосах: целый десяток слегка дрожащих от возбуждения насекомых.

– Значит, в план было посвящено трое?

– Не совсем так. Два и один. Шило ничего не знал об актрисульке с толстяком. А они не знали о нем. Не должны были знать. Так что не выдавай меня, пожалуйста.

«Не выдавай меня» звучит как издевательство: вряд ли Белка увидится с клиническими идиотами еще раз. Но об этом лучше не думать.

– А мелкие гнусности под подушкой? Дохлая стрекоза, часы, платок?…

– Это было мило, согласись. Мы не должны забывать о детстве. Вот и пришлось выудить кое-какой реквизит для полноты картины. Выбор был случаен, но кое-что угодило точно в цель.

– Нет-нет…

Нельзя верить Тате, она ни за что не допустила бы случайности. И у нее отменная память – это такая же ее особенность, как особенность Лёки – убивать, а особенность Али и Гульки – быть клиническими идиотами.

– Не совсем случаен, ты права. Не случаен ровно настолько, чтобы озадачить и сбить с толку. Та-да-да-дам!

Рой насекомых разом взлетает с Белкиной головы, на ходу трансформируясь в кита по имени Моби Дик, в венерину мухоловку. Секунда – и Тата оказывается рядом с телом убийцы номер два. Ставит ногу на голову Лёке.

– Я думала, что не справлюсь с ним, Белка. Потому что никто не мог с ним справиться. Никто не в состоянии держать под контролем личности этого существа. Тем более что они не высовываются из своих нор годами, десятилетиями.

– Надеюсь, он никого больше не убил…

– Может быть. А может быть, и нет. Во всяком случае, никаких резонансных дел в округе больше не случалось. Иначе об этом обязательно узнал бы Сережа. И узнала бы я.

– Вы так близки? – Белка едва шевелит губами.

– Мы друзья. Конечно, мне бы хотелось занять твое место. Но ты застряла в норе его сердца слишком глубоко. Не выкурить. Увы. А ведь у меня не было от него тайн. Почти не было, кроме одной. Я не сказала ему, что… нашла Асту.

Аста.

Мучительная загадка русалки-оборотня вот-вот будет разгадана, но Белка не чувствует никакого воодушевления. Аста – лишь фрагмент полотна в духе Иеронимуса Босха, что-то вроде «Страшного суда» или «Сада земных наслаждений». Фрагмент может ужасать, и зачаровывать, и казаться единственным в своем роде и абсолютно законченным полотном. Но стоит отойти от него на несколько шагов, на два десятка лет, – и картина предстанет целиком. И сразу же выяснится, что в фрагменте нет ничего выдающегося, он не хуже и не лучше других.

Не хуже и не лучше. Ровно такой. Жертвы и их мучители уравнялись, и Лёку жаль не меньше, чем загубленную им Асту, да и ко всем остальным – живым, мертвым, безнадежно запутавшимся – Белка испытывает сострадание. Даже к Тате.

– …Вернее, то, что осталось от Асты. Кости. Их обнаружили двое рабочих, которые строили туннель между домами. Договориться, чтобы они держали рот на замке, не составило труда.

– Заплатила им за молчание?

– Да. Намного меньше, чем это молчание стоило на самом деле. Они были приезжими, от местных я бы не отделалась так легко.

– И ты сразу поняла… что это Аста?

– Кое-какие детали. Истлевшее платье. Босоножки сохранились лучше. Масса ремешков, высокие каблуки. Ты должна помнить их. Ты помнишь?

– Нет.

Из всех обитателей дождливого августа Белка явственно помнит лишь Сережу.

– Дурачок помог мне перезахоронить останки. Воскресить Асту в его памяти не удалось, но зато удалось воскресить мать, которую он никогда не видел. Не помнил. Так же, как и ты не помнишь босоножки. Но он очень хотел вспомнить. Он хотел этого всегда. Оттого и придумал бред с часами. Чтобы время пошло вспять. И она ожила бы. И пришла к нему.

Тот, кто поселился в Белкиной голове, снова здесь! Какое облегчение! Он не ушел домой, в свою утлую квартирку, где из мебели только диван и продавленное кресло. Да еще старый корабельный фонарь и пыльная коллекция насекомых, висящая над диваном. Может быть, это чей-то подарок. А может, и нет. Нет. Это точно не подарок. Это вещдок, который фигурировал в одном нашумевшем преступлении. Резонансном деле. Тот, кто поселился в Белкиной голове, приложил немало усилий, чтобы преступление было раскрыто. Тот, кто поселился в Белкиной голове, – неплохой аналитик. И внезапные озарения посещают его чаще, чем всех остальных аналитиков. И оперов со стажем. И даже начальника отдела.

– Время, идущее вспять, – совсем не бред, Тата.

– Тебе хотелось бы что-то изменить в прошлом?

– Может быть.

– А может, и нет? – непонятно, то ли маленькая художница подмигивает ей, то ли по-особенному морщится.

– Просто хочу, чтобы они снова стали детьми, – Белкин взгляд рассеянно скользит по лодочкам с мертвецами.

– Мертвые дети не слишком отличаются от мертвых взрослых.

– Хочу, чтобы они стали живыми детьми.

– Нет. Живые – это вовсе не то, что мне нужно. Пусть все остается так, как есть. Не хочешь услышать историю, как мне удалось выкурить из норы раскаявшегося сына?

Тот, кто поселился в Белкиной голове, быстро-быстро кивает головой: соглашайся!

– И как?

– Я стала его матерью. Не настоящей, понятно. Всего-то и понадобилось, что покорпеть над дневниками. Написать новые, не слишком отличные от старых. По количеству картинок. Но с другим содержанием. Я ведь хорошая художница.