— А с отцом ты все прояснил? — Джон сжал в кулаке брелок для ключей. — В его времена он бы не отказался от хорошей сделки только потому, что у него были эти досадные вещи, называемые чувствами.

— Я принимаю ответственное решение, — пробурчал я. Отец об этом не знал. Но он узнает. Скоро. Я не мог скрывать это от него. — А моего отца больше нет, так что это не имеет значения.

Эдвард покачал головой, как будто я был не в себе.

— Что с тобой случилось?

— Любовь. — Я усмехнулся, передавая их в желанные руки их бензиновых машин. — Моя вернулась ко мне, и я никогда ее не отпущу.

74

Оливер

Брайар не знала, что я отменил поездки на горнолыжные курорты в Дубае и Палм-Спрингс. А поскольку лоботомия и впрямь произвела дикие вещи с моим мозгом, я бросил работу раньше и поспешил вернуться, чтобы сказать ей.

Она уже должна была вернуться со встречи с Даллас - что бы это ни было - и, надеюсь, ждала меня в спальне в одном лишь праздничном костюме.

От воображаемого образа Брайар, гладящей меня по голове, словно родитель, наклеивающий золотую звездочку на тетрадь своего ребенка, у меня участился пульс. Он бился так сильно, что я чувствовал его на шее.

Чем быстрее я ехал, тем более нелепым казалось мне все это испытание. Не то чтобы я провел детство, изголодавшись по ласке. Мама хвалила меня за сам факт существования, что, если вдуматься, было полным самодовольством. И у отца были свои способы показать свою гордость за меня и Себа.

Но я хотел этого от нее.

От моей девочки.

Я хотел слышать ее похвалы, видеть ее улыбку и греться в лучах ее одобрения. Подайте на меня в суд, мать твою.

Машина едва успела затормозить, как я с грохотом выскочил из нее и направился в нашу спальню, которую мы делили с тех пор, как уехали из Нью-Йорка. (Я очень надеялся, что она будет ждать меня голой на нашей кровати).

Увы, не повезло. Я попетлял по своему кабинету, библиотеке и двум гостевым комнатам наверху. Все пусто.

Я достал телефон и отправил Даллас сообщение, зная, что Брайар не умеет отвечать - и вообще пользоваться технологиями. Она всегда была старушкой, запертой в молодом теле.

Олли фБ: Где моя невеста?

Даллас Коста: Я ее съела. Извини.

Олли фБ: Шутки не должны быть такими реалистичными.

Даллас Коста: Она ушла от меня полчаса назад. С ней все в порядке?

Олли фБ: Уверен, что ничего страшного.

Я переключился на приложение безопасности и передвинул таймер на тридцать минут назад. Обычно я не пользовался им, в основном потому, что брат не оставил бы мне отвратительных записей, делая бог знает что на берегу озера.

Наружные камеры подтвердили, что она, несомненно, проникла в дом, но я обыскал все вокруг. Так что, если только она не выпрыгнула через одно из окон - что маловероятно, дом-то высокий, мать его, - она должна быть еще здесь.

Но где?

Кровь застыла, превратившись в сосульки в моих венах.

Нет.

Ни за что, блядь.

Она не могла.

Но, конечно, она бы сделала это. Она не была Брайар Роуз. Она была Брайар. И Брайар была совсем не похожа на ту девушку, которую я когда-то оставил. Она была дикой бунтаркой и не любила, когда ей указывали, что делать.

Я бросился к первым детским воротам южного крыла, сердце замирало в горле. Если бы я не остановился, чтобы перевести дыхание, то неистовый топот привел бы к сердечному приступу. Это не должно было меня пугать. Себ не причинит ей вреда. Он знал, что я уничтожу его, если он это сделает.

И все же у меня дрожали колени, когда я, как будто моя задница горела, бросился ко вторым детским воротам. Я чуть не вырвал ее из стены, пытаясь открыть. Я углубился в крыло Себастьяна, не доходя до поворота в его гостиную.

И тут я услышал его.

Смех.

Не просто смех.

Смех Себастьяна.

Звук настолько редкий, настолько прекрасный, настолько чертовски чуждый моим собственным ушам, что я сразу же подумал, что мне это привиделось.

Я остановился на полшага, тяжело дыша и пытаясь прислушаться.

— ... Я бы буквально изменила своей диете ради этого, — поддразнила Брайар, вызвав у Себастьяна новый приступ смеха.

— Это до или после передозировки бригадейро? (прим. бразильский десерт).

— Ни то, ни другое. — Брайар вздохнула. — Я не могу обманывать то, чего не существует. Диеты - враг человечества. Я всегда буду выбирать углеводы. Они - моя единственная настоящая любовь.

Я чуть не захлебнулся слюной, разрываясь между парящим, неконтролируемым счастьем от того, что им весело вместе, и парящей, неконтролируемой ревностью к гребаной группе продуктов. Если отбросить углеводную зависимость Брайар, Себастьяну было весело.

Впервые.

За пятнадцать лет.

Вообще-то, может, и не впервые. Насколько я знал, это могло начаться в тот день, когда она вошла в мой дом. Судя по тому, как они общались, это была не первая их встреча. Как я мог быть настолько слеп к этому? Должно быть, они были хитрыми. Специально скрывали это от меня.

Несомненно, это идея Себа. Наверное, он думал, что я утащу его в 180-дневный кругосветный круиз, и он был прав. Я уже делал мысленную пометку, что надо всем позвонить. Терапевту, врачам, в туристическое агентство. Святое дерьмо. СВЯТОЕ ДЕРЬМО.

Мой брат может снова жить.

Я попытался взять себя в руки. Я знал, что он ненавидит, когда я так себя веду - радуюсь за него, назойлив, слишком настойчив, чтобы позволить ему принимать собственные решения.

Успокойся, блядь, или ты все испортишь, чувак.

Я уперся плечом в стену, закрывающую меня от посторонних глаз, и продолжил подслушивать, не испытывая ни капли стыда. Кайф, гудевший внутри меня, смыл все это. В воздухе витали запахи пиццы и пива. На заднем плане из объемного звука доносился характерный вой Питера Гриффина. Гриффины.

Легенды.

— Не знаю, как ты ешь всю эту дрянь и остаешься таким стройным. — Брайар застонала, ее рот явно был набит пиццей.

— Я занимаюсь по пять часов в день. Времени на сжигание, как видишь, предостаточно.

Они продолжали есть в молчании, а я сполз на пол, наслаждаясь звуками счастливых брата и невесты.

— Итак... — Себ сделал паузу, чтобы