— Что это у вас на манжетах? — неожиданно спросил Савелий, и граф невольно приподнял руки. На запястьях виднелось несколько глубоких шрамов.

— О чем это вы?

Савелий улыбнулся:

— Вот об этих глубоких шрамах, что виднеются у вас на руках. Я даже могу сказать, откуда они у вас.

— Сделайте одолжение.

— Дело в том, что, как только вы угодили на Сахалин, вас определили, как наиболее опасного преступника, в кандальную тюрьму. Продолжать?

— Извольте. Вы рассказываете обо мне такие любопытные вещи, что я, право, заслушался.

— Это тюрьма с наиболее строгим режимом. Арестанта в такой тюрьме приковывают к тяжелой тачке, которую он весь срок обязан возить с собой. Может быть, расскажете, чем таким особенным вы не угодили тюремному начальству?

— А вы угадайте! — неприязненно улыбнулся граф.

— Три года вы протаскали за собой тачку, с нею спали, с нею ели. На четвертый год вам удалось сбежать, сбив кандалы. Отсюда и шрамы. Вы и дальше будете отпираться?

Граф нервно провел пальцами по щеке, словно хотел избавиться от надоедливого насекомого.

— И об этом тоже написано в этих листочках? — кивнул он на конверт.

— Об этом и еще о многом другом. Например, о том, что вас зовут Устин Трофимович Всеволодов, вы из мещан. Вот только неизвестно, это ваше подлинное имя или нет. Что вы бежали с каторги, прихватив с собой товарища. Его потом так и не нашли, поговаривали, что вы просто съели его в пути. Такое случается.

«Граф» расхохотался:

— У вас определенно богатое воображение. Вы случайно не пробовали писать новеллы? Мне кажется, что ваши сочинения имели бы успех.

— У меня еще будет для этого время. Кстати, в этих бумагах написано и о том, что вы обещали не бежать с каторги и даже дали «честное арестантское слово». На Сахалине это свято, и тюремное начальство вам поверило. Правда, потом, когда вы убежали, всех арестантов высекли кнутами и месяц держали в карцере. Вы опять будете отпираться?

«Граф» отрицательно покачал головой:

— Нет, не буду. Какой смысл? Барановский в самом деле каким-то образом узнал о том, что я не тот, за кого себя выдаю, и поэтому мне пришлось от него избавиться. Надо же мне было как-то остановить этого мелкого шантажиста. — «Граф» широко улыбнулся: — Я надеюсь, вы не из таких?

— Не из таких, — нахмурился Савелий. В прихожей опять скрипнула половица, и он невольно посмотрел на дверь. Черт бы побрал всех этих домовых! По лицу «графа» скользнула усмешка. — Вам случайно не приходилось знавать некоего Парамона Мироновича? Личность на Хитровке весьма известная.

— И что с того?

— Он был моим приемным отцом. Я вырос на Хитровке. И он был убит по вашему приказу, — глухо сказал Савелий.

— Ах, вот оно что! — Граф небрежно похлопал ладонями. Савелий вновь увидел на его запястьях глубокие шрамы. — Браво! Браво!.. Похвально! Вы, оказывается, одержимы благородным чувством мести! Отвечаю. На Сахалинской каторге мы крупно повздорили с этим человеком, и я поклялся найти и уничтожить его. Правда, для этого мне потребовалось три десятка лет.

— И чем же он провинился перед вами?

«Граф» нахмурился:

— Он отнял у меня женщину, которую я любил.

— Ах, вот оно как… Хорошо. И еще… Как вы сумели скрыть свою подлинную сущность и выдавать себя за графа? Просто хороших документов мало. Кроме них, нужны очень солидные рекомендации. У вас есть какие-то сильные покровители?

Всеволодов пожал плечами:

— Если у нас пошел откровенный разговор, хочу сказать, что я действительно принадлежу к этому славному роду по материнской линии. Она была из рода Артуа. И, конечно же, мне дороги семейные предания. Так что в рекомендациях я не нуждался. Мне просто следовало взять фамилию моей матери.

— Очередная ложь!

— Хм, не верите? Дело ваше. В России я жил под другой фамилией… А вы весьма смышленый молодой человек. Ловко вы меня с этой картиной… Не ожидал! А у вас в самом деле есть такой холст или это очередной трюк?

— К чему вам эта картина?

— Дело в том, что я ищу ее очень давно. Она в самом деле принадлежит роду Артуа. С ней связаны различные легенды. Кое-что мне удалось отыскать в архивах, и это меня очень заинтересовало. Я люблю всякие тайны.

— Теперь это не имеет для вас никакого значения. Вы не выйдете отсюда… живым.

— Пока я не покойник, хотите, я покажу вам картины двенадцатого века, которые мне удалось раздобыть? — неожиданно предложил Всеволодов. — Поверьте, вы не пожалеете. Далеко идти не нужно, они находятся вот за этой стеной, — ткнул он в огромный ковер, висевший на противоположной стене. — Не удивляйтесь, там еще одна комната, стена раздвижная. Сейчас этим никого не удивишь. Многие оборудуют свои сейфы подобным образом.

Голос у «графа» был совершенно бесцветный. Он как будто не предлагал, а делал одолжение. Не ловушка ли это старого хитреца?

— Покажите, — неожиданно для себя произнес Родионов.

В зрачках «графа» как будто что-то просветлело. Так бывает с человеком, угодившим в трясину: его неумолимо затягивает вязкая жижа, и когда, казалось бы, шансов на спасение уже не остается, его стопы неожиданно упираются в твердую поверхность.

А может быть, все-таки показалось?

— Пойдемте, — предложил Всеволодов, поднимаясь. — Вот здесь имеется небольшой тумблер. — «Граф» слегка приподнял ковер. Под ним открылись металлические двери без ручек. Действительно, из стены торчал крохотный рычажок. — Его надо всего лишь слегка повернуть вправо, и двери разомкнутся.

Граф повернул рычажок, и внутри стены что-то зашумело, а еще через мгновение металл дрогнул, и двери стали медленно расходиться.

Еще через минуту они шагнули в небольшую комнату без окон, оборудованную под мастерскую. Паркет был заляпан масляной краской, будто бы неведомый художник вознамерился использовать пол в качестве холста.

Но вот стены по-настоящему заинтересовали Савелия — сплошь увешаны картинами в золоченых тяжелых рамах. Большие полотна висели рядом с крохотными холстами, и, что занимательно, совершенно бессистемно! Полотна, изображавшие святых, находились в окружении натюрмортов и жанровых сцен, и ангелы ликовали по соседству с веселым разгульем. Без всякого сомнения, это было собрание шедевров!

На какое-то время Савелий потерял чувство реальности, напрочь позабыв о «графе». Он очнулся только тогда, когда сдвинулись тяжелые металлические двери и дважды зловеще щелкнул замок, оставив его наедине с картинами.

Савелий оказался в ловушке.

Это надо же, так бездарно попасться! Право, растерялся, как гимназист, впервые перешагнувший порог публичного дома.

— Вам там не одиноко? — глухо донесся из-за двери сочувствующий голос «графа». — Знаете, мне очень жаль, что так произошло, но, видно, ничего не сделаешь. Такова ваша планида, как говаривали древние. Вы бы пока наслаждались картинами, потому что это единственное, что у вас осталось. Дней через десять произойдет обезвоживание организма и вы умрете. Мне придется разрубить вас на несколько кусков и вывезти за город. А знаете, что станет потом с вашими останками? — Всеволодов не пугал, его голос был исполнен скорби: — Их растащат бродячие собаки, благо, что под Парижем их бегают целые полчища. Впрочем, нет! Я поступлю совершенно по-другому, к чему все эти хлопоты с расчленением? Мерзко, знаете ли… Моей аристократической душе это претит. Здесь совсем неподалеку имеется один захолустный безлюдный мосточек, вот с него я и сброшу вас в Сену! А чтобы труп не всплыл, я вспорю вам живот. Надеюсь, вы не будете в обиде? — поинтересовался «граф» и, не услышав возражений Савелия, бодро воскликнул: — Вот и прекрасно, я знал, что мы с вами поладим!