— Откройте! Меня запер здесь граф д'Артуа!

На некоторое время в комнате воцарилась тишина, потом все тот же голос спросил:

— Но как это сделать?

— Там на стене есть рычажок, поверните его!

— Ага, есть!

Двери вздрогнули, оживая, а потом медленно стали расходиться, освобождая проход.

Скрестив руки на груди, на Савелия смотрел комиссар Лазар.

— Вы, я вижу, вооружены, мсье, — ничуть не удивился он их встрече, — только не надо нажимать на курок, так ведь и убить можно!

Родионов с облегчением опустил «браунинг».

— Как вы здесь оказались?

— Хм… Вы меня удивляете, мсье. Следовало бы спросить, как вы здесь оказались? По моим предположениям, вы должны быть, скажем так… очень далеко от этого места! Как бы там ни было, но я искренне рад, что вы живы! А это значит, что я все-таки сумею упечь вас за решетку и у нас с вами еще будет возможность продолжить беседу.

— Как вы меня нашли?

— Я отреагировал на сигнал. Мне сказали, что в этой квартире может произойти убийство. Но я никак не думал, что жертвой окажетесь вы.

Полицейские, стоявшие рядом с комиссаром, не проявляли никакой враждебности и смотрели на Савелия с нескрываемым интересом. Похоже, что выкручивание рук и прочие неприятности, связанные с задержанием, откладываются на неопределенное время. Тем лучше!

— Вы отведете меня в полицейский участок, господин комиссар? — Савелий решил внести ясность.

Лазар негромко засмеялся, а следом за ним, будто по принуждению, расхохотались и остальные. Натянуто получилось, братцы.

— Я бы сказал, что во всей этой истории вы скорее потерпевший, чем преступник! Этой встречи могло бы и не быть, опоздай мы сегодня. Вы знаете, что это за человек?

— Насколько мне известно, это граф д'Артуа, — сказал Савелий.

Комиссар Лазар вновь рассмеялся, но сейчас его смех звучал отнюдь не весело. Поди тут разберись в нюансах человеческой психики.

— Подлинное его имя мы не знаем и сами. Но в Европе он наследил предостаточно. В Бельгии его знают как домовладельца господина Барлэ. В Англии он известен как судовладелец Листер, в Германии — как промышленник Гербарт… Если мы начнем перечислять все его имена, то это у нас отнимет предостаточно времени, — махнул Лазар рукой. — Вам очень повезло, что вы живы остались. Обычно он не оставляет свидетелей.

— Вам много известно, — кивнул Савелий Родионов.

— Все-таки я комиссар полиции. В последнее время в Париж понаехало много всякого сброда, — брезгливо поморщился Лазар. — Революционеры всех мастей, шпионы, бомбисты, провокаторы, агенты… Кстати, я думал, что вы тоже как-то причастны к революционерам! — Савелий не сумел сдержать усмешки. — Оказывается, ошибался. В воздухе пахнет большой войной, мсье, неужели вы этого не чувствуете? Этого человека мы разыскивали очень давно. Мы знали, что каким-то образом он связан с Россией, но не знали, как именно. Мы подозревали, что на связь с ним прибыли именно вы. Тем более что вы подходили по всем параметрам. Вы прибыли из России, у вас не самое безупречное прошлое, потом несколько раз вы с ним сталкивались в самых неожиданных местах.

Савелий улыбнулся:

— Французская полиция тоже ошибается.

Лазар смущенно закашлял в кулак:

— Случается. Мы, например, поспешили арестовать вас. И хотя вы дерзко сбежали, у меня есть возможность исправить эту ошибку. Но впредь я не советую вам прибегать к столь… экстравагантным приемам решения ваших проблем.

— Что же это за человек?

— Всюду он проходит под кличкой Янычар.

— Подобная кличка ко многому обязывает. Скорее всего, сейчас он торопится покинуть Париж.

Комиссар Лазар ненадолго задумался.

— Не думаю… У меня есть основания полагать, что он останется в Париже на какое-то время. Что-то ему здесь нужно. Но вот что конкретно, никак не могу понять.

Савелий улыбнулся:

— Так, значит, вы меня больше не подозреваете в ограблении банка?

Толстяк лишь неприязненно хмыкнул, отчего его щеки вновь мелко дрогнули:

— Я этого не говорил. И, поверьте мне, если будет достаточно оснований, чтобы посадить вас за решетку, то мы сделаем это. А сейчас пока гуляйте по Парижу, наслаждайтесь свободой, у нас с вами все еще впереди, — хитро улыбнулся комиссар.

Портрет Искандера висел в зале для приемов, и всякий, кто видел его впервые, считал, что на полотне изображен нынешний правитель Алжира паша Хабибулла. Всякий раз паша испытывал немалое удовольствие, наблюдая за тем, как вытягиваются в недоумении лица гостей, когда они узнают, что на портрете запечатлен его знаменитый предок эмир Искандер, основавший правящую династию.

С возрастом паша Хабибулла все больше напоминал своего знаменитого предка. Овал лица, разрез глаз — его. Даже борода, огненно-рыжая, с длинными седыми нитями по краям, как будто тоже была позаимствована у известного в прошлом морского разбойника. Много общего, несмотря на изменившуюся моду, было и в одежде: та же парча, прошитая золотыми и серебряными нитями; тюрбан, украшенный морским жемчугом. И если картина могла говорить, то подтвердила бы, что Хабибулла унаследовал от мятежного предка и характер. Волевой и честолюбивый, он готов был подчинить себе все Средиземноморье. Возможно, так и сделал бы, не будь над ним Сулеймана Кануни. Хозяин Оттоманской Порты с ревностью относился к успехам на Средиземном море своего вассала, опасаясь, что тот способен потягаться с ним в могуществе.

По преданию, эмир Искандер умер вскоре после того, как был запечатлен на холсте. И что самое удивительное, молва говорила, что он сорвался со скалы, когда наблюдал за купанием женщин в заливе. По всей видимости, это была красивая легенда. Человек, которому принадлежало едва ли не все Средиземноморье и по желанию которого готовы были обнажиться едва ли не все женщины страны, вряд ли стал бы уподобляться обыкновенному мальчишке, сгорающему от неутоленной похоти.

В летописях было отмечено, что художник, нарисовавший портрет эмира Искандера, впоследствии женился на его младшей и любимой дочери, которая в течение последующих лет укрепила династию, родив одного за другим пятерых мальчиков.

Творческое начало, передавшееся Хабибулле от далекого предка, заставляло его покровительствовать поэтам и художникам, и сам паша, не лишенный способностей, частенько брал в руки кисть и выходил на берег, чтобы запечатлеть багровую корону заходящего солнца. Но особенно он преуспел в поэзии. Летописцы, старавшиеся зафиксировать едва ли не каждый вздох паши, не без юмора свидетельствовали о том, что понравившуюся женщину он очаровывал музыкой слов, приумножая тем самым число своих наложниц.

Неутомимый, словно молодой жеребец, он совершал вояжи по всему Средиземноморью, без устали пополняя свой гарем. Наложниц было такое огромное количество, что если бы даже с каждой из них он провел всего лишь одну ночь, то на это у него ушло бы не менее трехсот лет. Судя по тому, с какой скоростью пополнялся гарем алжирского паши, можно было сказать, что жить он собирался очень долго.