– Благодарю, – Эссилт протянула руку, и фэйри перепорхнул к ней на запястье. – Как мы попадем туда? Где этот замок?

– Вокруг тебя, юная королева, – отвечал малыш с кленовыми крылышками.

Шаг к моему шалашу – арка ворот с древней резьбой. Люди считают такие узоры просто орнаментом, а для сидхи каждый изгиб рисунка словно струна. Только не музыка в ней – Сила.

Пройти под аркой – рябина, развешенная над лазом шалаша, – этот чудесный каменный рисунок звучит и звенит. Замок взметнулся ввысь, возникая и разворачиваясь на моих глазах.

Стройные ясени – десятки и сотни тончайших колонн. Исполины-дубы – могучие контрфорсы. Островерхие ели – целый лес башен, башенок и вонзающихся в небеса шпилей. Блики солнца сквозь листву – разноцветный узор витражей.

Я прохожу внутренний двор, где несколько тонконогих коней сидхи, не ведающих ни узды, ни седла, ни стойла, радостно заржали, будто приветствуя меня, – и поднимаюсь по широкой мраморной лестнице, ведущей внутрь – шалаша? – замка.

Золотистый сумрак. Чаши, полные неяркого и нежаркого огня, стояли вдоль бесконечной галереи, стены которой были сложены из странных зеленоватых камней – их черный узор змеился и, кажется, жил своей собственной жизнью, то свиваясь, то застывая неподвижно.

Фэйри-провожатый вспорхнул с запястья Эссилт, полетел прямо к стене, на которой при его приближении прожилки камня сложились в рисунок арки.

Королева Корнуолла смело шагнула туда – и низко поклонилась.

В глубине обширного зала на троне восседала Рианнон: ослепительно белые одежды, бледно-золотые волосы, властный взгляд, милостивая улыбка на устах. Рядом с ней стояло и сидело несколько арфистов – тихие, чарующие звуки. А в зале – кого только не было! – и величавые сидхи в длинных одеждах и тончайшей работы украшениях, и малыши-фэйри, и высокие гордецы с надменным взглядом, чем-то неуловимо похожие на свою владычицу. Эссилт сначала подумала, что это какой-то народ сидхи, а потом поняла… и испугалась. Это были водяные кони – и ниски, и келпи, и самые страшные – бугганы. Они все были в облике людей, но их выдавали даже не конские уши (под пышными волосами и серебряными уборами ушей не было видно), а смертельный холод, холод омутов и морских глубин, которым веяло от них – даже в этом праздничном веселье.

Эссилт на мгновение стало жутко в этом нечеловечески-прекрасном собрании. Но она была тоже Королевой, воплощением силы земли Корнуолла, и она прошла мимо красавиц и гордецов с величавым достоинством, не стыдясь своих убогих человеческих одежд: сила Земли золотистым облаком окружала ее, освещая этот замок светом Мира людей, разгоняющим иные хитросплетения чар сидхи.

Перед троном Рианнон Эссилт склонилась:

– Матушка моего мужа, я счастлива приветствовать тебя.

– Добро пожаловать в мой замок, дочь моя.

Рианнон сошла с трона и обняла Эссилт. Однако приветствие Белой Королевы было холодным: спокойная гордость невестки была ей отнюдь не по нраву.

Порождение страха, сам я бояться не умею. Из человеческих чувств мне доступны лишь два: радость и гордость, неразделимые.

Когда мы мчимся по первозданным снегам, когда я прокладываю путь, а в вихрях белого праха летит моя Стая, – радость-и-гордость переполняет меня. Когда мы справляемся с такой тварью, что всей силы Стаи едва достает, чтобы одолеть это, – радость-и-гордость объединяют всех нас. Когда в недолгие дни отдыха между одной и другой охотой я прихожу к ней, а она ждет, ждет меня одного, хотя придти к ней почтут за честь едва не все воители Аннуина, – это тоже час и радости, и гордости.

Когда я нахожу у входа в нашу пещеру еще одного белого волчонка, рожденного ею мне, – это миг радости. Я ничего не делаю, чтобы вырастить их, – мои сыновья всего должны достичь сами, а иначе они будут беспомощны перед ужасами ан-дубно. Когда очередной волчонок встает на две ноги, он находит себе наставника среди Стаи и к новой охоте превращается в серьезного молодого воина, – в тот день я закусываю губу, чтобы скрыть гордость…

Нечего баловать мальчишек похвалами.

– Так это его сыновья?! – изумился Друст.

– Ну да, – пожал плечами Гваллгоэг. – А что в этом странного?

– Погоди. Все белые волки в Стае? Все до одного?!

– Да, да, – охотник досадливо поморщился: дескать, как можно не понимать таких простых вещей.

Друст не стал задавать лишних вопросов, пытаясь хоть как-то свести воедино то, что он видел, и то, что он услышал. Получалось плохо. Не лучше, чем пятилетнему малышу удается натянуть тетиву на боевой лук отца.

У Седого есть дети. В самом этом факте не было бы ничего необычного, если бы ни одно: менее всего Вожак походил на мужа и отца. Он был Волком-одиночкой, одиночкой до мозга костей. Да, он собрал вокруг себя Стаю, но между ним и всеми была словно ледяная стена. Они были братством, но он в это братство не входил. Он направлял их – и только. Они были стрелами в его колчане.

И белые волки – тоже. Он ничем не выделял их. Ни похвалой любящего отца, ни чрезмерной суровостью строгого родителя. Полное безразличие к собственным детям? Безразличие не напускное, а подлинное? Быть не может…

Не может, но, похоже, было.

И еще – «она». Мать всех его сыновей. Жена?!

Нет. Кто угодно, только не жена. Женатые мужчины (не «женатые люди», а именно «женатые мужчины», Друст немного видел женатых сидхи, но всё же знал таких) держат себя иначе. Они всегда живут с оглядкой за спину. С оглядкой на дом, на жену, на семью.

Седой – нет.

Но кто та «она», имени которой не упоминают в Стае, произнося лишь это коротенькое словечко – с величайшим почтением, будто речь идет о великой владычице? Кто та не-жена, которая много веков рождает Седому сыновей? – если судить по возрасту самого старшего из белых волков, их браку не меньше тысячи лет. Кажется, даже больше…

Впрочем, это не брак. Седой равнодушен к ней.

Друст попытался представить себе эту женщину. Сидхи? Или кто? Кем надо быть, чтобы из века в век хранить верность бесстрастному Охотнику, приходящему к ней лишь затем, чтобы в Стае появился еще один белый волчонок?

Или всё не так?

От мыслей о не-жене Седого Друст невольно переметнулся к воспоминаниям о своей любимой, о былом счастье и о той Эссилт, какой он оставил ее в лесу, – забывшей о любви и лишь покорно терпящей его ласки. Уйдя в свои мысли, Друст не сразу услышал, что к нему обращается Охтар.

– Что?

Круитни повторил:

– Я говорю, что ты не понимаешь Седого. Ты судишь его по человеческим законам, ты пытаешься мерить его чувства к сыновьям человеческой меркой. А здесь не семья, здесь – Стая. Если белый волчонок не может выжить сам, пусть лучше погибнет малышом. Беды от гибели мальчишки – меньше.