– Потому что ненавижу его. Понятно?

Малика опустила голову:

– Понятно.

– И тебя я забрал, чтобы досадить ему.

– А Галисию?

– Я хотел жениться. Честно. Она мне показалась искренней. Я хотел снова и снова слышать её признание в любви. Мне никто не говорил таких слов.

– Что изменилось?

– Я прозрел, – промолвил Иштар, устремив взгляд на дворец. – Мне доложили, как она вела себя на корабле, что говорила, как обращалась с шабирой.

– Иштар… Я плебейка, и она обращалась со мной, как с плебейкой.

– Потом я узнал, как она вела себя в Приюте Теней. Потом мне принесли рисунок.

– Принесли?

– Да. Он у меня в спальне. Хочешь посмотреть?

– Нет. Иштар, это всего лишь рисунок. Это глупо.

Скинув ногу с ноги, Иштар сел к Малике вполоборота и облокотился на колени:

– Представь такую ситуацию: Адэр просит тебя стать его женой, ты соглашаешься, а потом находишь во внутреннем кармане его пиджака пикантное фото Галисии. Ты бы ему это простила?

– Нет.

– И я точно знаю: будучи невестой Адэра, ты бы держалась от меня на расстоянии.

– Я бы сидела так же близко.

– Не сидела бы. Я знаю. Ты бы стояла на страже чести своего мужчины. А ей на мою честь плевать. Сними с неё чаруш, окружи её придворными, и она начнёт строить глазки, кокетничать и целоваться за шторой.

– Ты это понял по рисунку?

– Я понял, с какими чувствами она рисовала.

– С фантазией. У всех творческих людей буйная фантазия.

– И я понял, что больше не хочу слышать её голос. И не хочу слышать, как она молчит, потому что даже молча она будет мне лгать.

– Ты зря себя накручиваешь, – проговорила Малика, толкнув Иштара в плечо. – Ну же! Улыбнись.

– Я помню, как ты приходила ко мне в комнату, садилась за стол, мёрзла и молчала. Громко молчала. И всякий раз молчание было разным: злым, уставшим, удивлённым, и никогда – лживым. Я не хочу смотреть на неё, потому что мне было приятнее рассматривать клумбу, возле которой мы с тобой прощались. И даже не прощались. Ты просто взмахивала рукой и уходила. А я смотрел, как твоя тень скользит по цветам, похожим на иглы. Я не знал их названия. И только потом мой надзиратель сказал, что это игольчатые астры.

– Не вмешивай меня.

– Я расставил приоритеты.

– И на этом точка.

– Точка. – Иштар поднялся. – До родов моей сестры осталось несколько дней. Ей надо вернуться к мужу.

– Можно она ещё немного погостит у меня?

– А что потом? – сказал Иштар, направившись к калитке.

Вскочив, Малика догнала его:

– Придумай что-нибудь.

– Что? Непризнанный отцом ребёнок не принадлежит матери. Он автоматически становится сиротой, и его отдают в другую семью.

– Прими закон пока не поздно. Дай матерям право на своих детей.

– Кардинальные изменения приведут к разрушению устоев, к уничтожению традиций и к открытому разрыву с нынешним состоянием Ракшады. Это называется «революция». Революция – это всегда взрывное и непредсказуемое событие. Я не могу ввергнуть родину в хаос и сделать её слабой. Новшества необходимо вводить постепенно. На это уйдут годы.

– А если это будут не новшества, а возвращение к исконным традициям?

– Не влезай в лужи по самые уши, – промолвил Иштар и прибавил шаг.

Выйдя на улицу, занял в машине место рядом с водителем и за всю дорогу ни разу не оглянулся на Малику, сидевшую сзади, и не промолвил ни слова.

***

Каждое утро Малика выходила на террасу, просила принести паланкин и отправлялась на прогулку по городу. Душа и разум в один голос требовали ярких впечатлений, которые впоследствии превратятся в приятные воспоминания и затушуют всё плохое, с чем она столкнулась в Ракшаде.

Малику сопровождали носильщики: стражи – Мебо, Луга, Драго – и воин Охло, что в переводе на слот означало «ещё один». Чуть позже воин объяснил, откуда взялось такое странное имя. Его мать была ещё той шутницей: желая порадовать супруга, вплоть до ритуала Имени скрывала, что родила двойню – мальчиков-близнецов. Отец назвал младенца и хотел уже уйти, как ему вынесли второго сына, вот тогда-то с уст изумлённого отца и слетело: «Ещё один?»

Малика мечтала найти в городе укромный уголок и хоть немного побыть со стражами без свидетелей. Поговорить на родном языке, пошутить, посмеяться, вновь стать собой. Но носилки могли нести четверо, и пришлось смириться с присутствием воина.

Охло оказался разговорчивым молодым человеком – в Ракшаде это большая редкость. Во время движения беседовать с воином-носильщиком было неудобно – он шёл впереди вместе с Лугой, – и Малика то и дело просила остановиться возле той или иной достопримечательности города. Охло подбегал к окошку паланкина и охотно рассказывал о памятниках истории и архитектуры. А Малика расспрашивала о том, что её действительно интересовало. Осторожные вопросы на отстранённые темы походили на бисер, затерявшийся в песке, и не вызывали у Охло подозрений.

Вечерами Малика обдумывала ответы воина. Ей чудилось, что окружающий мир стал более прозрачным, более понятным. Переосмысление системы ценностей ракшадов продолжалось до тех пор, пока Охло не проболтался… Оказывается, ложь иноверцу – это вовсе не ложь. Более того, ракшады свято верили, что посредством обмана искупают мелкие грехи. А если иноверец нарушает законы и не придерживается традиций, то его убийство не считается преступлением. В Лунной Тверди одна религия – шедаин, а значит, в «группу риска» попадали граждане стран Краеугольных Земель.

Сам того не подозревая, Охло сбросил Малику в бездонный омут недоверия. Ведь она иноверка – её можно обманывать и вводить в заблуждение. И возможно, то, что говорил воин-носильщик с глупым именем, то, что говорили Иштар, Хёск, мать-хранительница… – всё это в большей мере ложь. И то, что шабире не врут – в этом её долго убеждали, – тоже ложь.

Малика перечеркнула новое представление о Ракшаде, потеряла интерес к разговорам с Охло и охладела к прогулкам по городу, носившему на удивление правдивое название – Кеишраб, «родник без дна», – ибо воду здесь не экономили. Проплывая в паланкине мимо грандиозных фонтанов и зданий, похожих на произведения искусства, рассматривая витиеватые аркады и башни, Малика ловила себя на мысли, что зря тратит время, пытаясь запечатлеть в памяти какие-то картины. Пилястры, барельефы и водопады не вызывали восторженного трепета. Малика думала о ракшадках, которые никогда не увидят эту красоту, потому как из домов выходят по большим праздникам, стоят за спинами мужчин, жмутся к заборам и боятся смотреть по сторонам. Эти думы лишь усиливали неприятие этого мира.