– Слава Богу, – выдохнула Малика.

– Да? Ты так считаешь?

– Я могу её увидеть?

Фейхель кивнула:

– Для этого я тебя и позвала. – Её взгляд вдруг сделался безжизненным. – Самааш хочет с тобой попрощаться.

– Как она догадалась, что я уезжаю?

Шумно выдохнув, Фейхель с сокрушённым видом покачала головой:

– Ты думаешь только о себе.

Не желая тратить время на пустую перепалку, Малика устремилась в спальню. От двери и через всю комнату тянулась дорожка из непромокаемой ткани. Возле кровати на табурете сидела знакомая старуха-акушерка – она приходила в Обитель Солнца, когда у Самааш начались ложные схватки. У изголовья стояла, склонившись, ещё одна женщина, одетая в накрахмаленное белое платье и белую чаруш – по всей видимости, врач.

– Проходи, – прозвучал за спиной Малики голос Фейхель. – Для этого и постелено.

Оглянувшись, врач посторонилась, и Малика приблизилась к кровати. Самааш была без головной накидки, мертвенно белая, с искусанными в кровь губами. Влажные волосы, выбившись из растрёпанных косичек, прилипли ко лбу и щекам. Остекленевший взгляд устремлён в потолок.

– Самааш, милая, – прошептала Малика, сжав её ледяную руку.

Продолжая смотреть в потолок, Самааш улыбнулась:

– Эльямин…

Малика склонилась над ней, чтобы Самааш смогла её увидеть:

– Что с тобой, родная?

– Я счастлива, – прошептала она. – Мы всегда будем вместе.

– Кто?

– Я и дочка.

По спине Малики пробежали мурашки. Она взглянула на врача:

– Что с ней?

– Она не родит.

– Почему?

– Поперечное положение плода. Ножки здесь, – сказала врач, указав на левый бок Самааш. Указала на правый бок. – Головка здесь.

– Так сделайте что-нибудь.

– Мы не вмешиваемся в божий промысел.

Малика резко выпрямилась:

– Ты это серьёзно?

– Вполне.

Малика повернулась к матери-хранительнице:

– И ты позволишь им убить твою дочь и твою внучку?

– Такова воля Бога.

Выпустив руку Самааш, Малика обхватила пятернёй горло Фейхель.

– Вот это воля Бога, – проговорила она, сжимая пальцы и взирая в выпученные глаза старухи. – Она ещё жива, а ты уже в трауре. Она ещё дышит, а ты поёшь заупокойную. И я буду не я…

– Мама… – прохрипела Самааш; её лицо исказила гримаса боли.

– С тобой закончу позже, – произнесла Малика, оттолкнув Фейхель. – Когда начались схватки?

– Ночью, – ответила врач и отступила к стене, явно опасаясь, что Малика придушит и её. – Воды отошли два часа назад.

– Сколько у меня осталось времени? – спросила Малика, лихорадочно соображая, что же ей делать.

– У тебя? – откликнулась Фейхель, потирая горло. – Это у неё счёт идёт на минуты.

– Сколько? – рявкнула Малика.

– Это уж как Бог решит.

– Бог мне не указ.

– Не-е-е… Я такое слушать не буду, – сказала врач и торопливо покинула комнату.

– Иди-иди! – крикнула Малика ей вслед. – Спасай людей от насморка. На большее ты неспособна.

Акушерка вскочила с табурета и, прошмыгнув мимо матери-хранительницы, скрылась за дверями.

– Ну и чего ты добилась? – спросила с ехидцей Фейхель. – Просила врача, а сама?

– От них мало толку. Сколько у меня времени? – повторила Малика.

– Без воды ребёнок может прожить не более шести часов

– Значит, осталось четыре часа. – Малика сняла промокшую от пота чаруш, затолкала её за поясок. – Самааш, милая, ты можешь ходить?

– Она очень слабая, – ответила Фейхель вместо дочери.

Стянув со спинки кровати покрывало, Малика постелила его на пол:

– Самааш, перебирайся.

– Что ты задумала? – поинтересовалась Фейхель.

– Отнесём её ко мне.

Фейхель схватила Малику за локоть:

– Она останется здесь!

Малика посмотрела на старушечьи пальцы, вцепившиеся в рукав. Устремила взгляд на мать-хранительницу:

– Этого достаточно, чтобы тебя казнить.

– Моя дочь из-за тебя окажется в аду.

– Она уже в аду.

– Самааш, дочка. Не слушай её. Её вера лжива. Бог оставит нас, если мы не будем бороться с лживыми верами.

– Бог уже оставил вас, – сказала Малика. – Теперь я вместо него.

– Эльямин, – позвала Самааш. – Не надо.

Выдернув локоть из руки Фейхель, Малика опустилась перед кроватью на колени:

– Что «не надо», милая?

– Ничего не надо. Я не хочу жить, если ребёнок умрёт. И не хочу рожать, у меня его заберут.

– Никто его не заберёт, никого не слушай.

– Марош специально уехал, – продолжила Самааш, перемежая слова паузами и надсадными вздохами, – чтобы я не рожала в его доме. Он не признает ребёнка.

– Мы что-нибудь придумаем.

– Я знаю, ты хочешь мне помочь, Ты всегда хотела мне помочь. Но не надо всё портить.

Малика погладила Самааш по щеке:

– Всевышнему не нужны овцы. Понимаешь? Ему не нужны люди, которые не могут за себя постоять. Которые опускают руки и не борются за счастье.

– Я уже всё решила, Эльямин. Я устала жить, – сказала Самааш и, закусив губу, застонала.

Дождавшись, когда схватки закончатся, Малика произнесла:

– Убийство ребёнка – большой грех. А ты сейчас его убиваешь.

– Нет.

– Да, Самааш. – Малика поднялась на ноги. – Через четыре часа он задохнётся, потому что его мать оказалась овцой.

– Ты ничего не сможешь сделать, – подала голос Фейхель.

– Но я хотя бы попытаюсь, – сказала Малика и обратилась к Самааш. – Пожалуйста! Дай мне шанс.

– Только пообещай, что не будешь его вытаскивать из меня по частям.

– Обещаю, – сказала Малика и, надев чаруш, помогла Самааш перебраться на пол. Намотав на руки углы покрывала, потянула его за собой.

Фейхель торопливо накинула накидку дочери на лицо и с недовольным видом пошла сзади.

Через несколько шагов Малика остановилась и, склонившись над Самааш, прошептала:

– Ложись на правый бок. Или на левый. Дочке это не понравится. Она привыкла лежать поперёк.

– Она не перевернётся без воды.