Осадив Адрианополь, Михаил Травл действовал как рачительный хозяин. Он не пожелал брать город штурмом, чтобы не причинить урон своим подданным, волей судеб оказавшимся в осажденном городе. Император рассчитывал, что вскоре голод сам отдаст ему врага в руки, и был совершенно прав. Когда через 5 месяцев в Адрианополе закончились все съестные припасы, жители и остатки мятежной армии выдали царю Фому Славянина на руки в знак своей верности. По зверским обычаям того времени мятежнику отрубили руки и ноги, а затем, посадив задом наперед на осла, возили по городу. В октябре 823 г. Фома Славянин был казнен[560].

Небезынтересно отметить, что при всех расхождениях с политикой царя многие почитатели икон открыто выступили в защиту василевса. Так, в частности, после гибели Фомы Славянина прп. Феодор Студит публично провозгласил, что «убийца понес заслуженную кару»[561].

Так закончился один из самых тяжелых мятежей за всю историю Византийской империи, едва не стоивший жизни и царской диадемы императору Михаилу Травлу.

Хотя мятежное войско перестало существовать, потрясенная гражданской войной страна еще не успокоилась, и конец 823 — начало 824 г. император потратил на подавление последних очагов сопротивления. Далеко не все провинции были довольны царствием Михаила Травла и его иконоборческой политикой, а фракийские города Паний и Гераклея открыто отказались признавать власть Травла. Делать нечего — император двинулся с войском против новых мятежников и без труда овладел обоими городами, довольно милостиво отнесясь к измене их жителей. Он ограничился тем, что отправил зачинщиков мятежа в ссылку.

Осталось вернуть под свой скипетр важные со стратегической точки зрения азиатские города Кавалу, где сидел товарищ уже покойного Фомы Славянина Херей, и Саниану, в которой правил его друг Газорин. Царь обещал им полное прощение и титулы магистров, но получил отказ. Тогда Травл тайно снесся с горожанами, предложив тем купить прощение предательством начальников своих городов. После этого развязка событий наступила очень быстро: изменников схватили, а Газорина, в частности, повесили на дереве.

Только теперь царю можно было утереть пот с лица, но, как выяснилось, основные проблемы были еще впереди. В первую очередь Михаил пожелал «поставить на место» Западного императора Людовика Благочестивого, посольство которого прибыло в византийскую столицу. Как писалось ранее, византийцы отказались именовать Людовика титулом «император», заменив того довольно обидным определением «король франков и лангобардов». Однако, чтобы не повторилась ситуация при Карле Великом и императрице св. Ирине, когда франки и папа попытались объявить царский престол вакантным вследствие еретичества Византийских императоров, Травл настойчиво отстаивал свое православие в глазах Запада. Эта мысль проходит «красной нитью» в письме королю, которое доставили послы Михаила II — протоспафарий и стратиг Феодор, епископ Мирликийский Никита, архиепископ Венеции Фортуната, эконом Софийского собора Феодор и кандидат Лев.

«Многие из церковных людей и мирян, — отмечалось в послании, — отверглись Апостольских преданий и отеческих постановлений, сделавшись виновниками злых новшеств: изгнали честные и животворящие кресты из святых храмов и на их место поставили иконы с возженными перед ними свечами и стали оказывать им такое же поклонение, как Честному и Животворящему Древу, пениями псалмов и молитвами просили у икон помощи. Многие возлагали на эти иконы полотенца и делали из икон восприемников своих детей при Святом Крещении. Желая принять монашество, многие предпочитали отдавать свои волосы не духовным лицам, как это было в обычае, а складывать при иконах. Чтобы устранить эти заблуждения, православные императоры составили Поместный собор, на котором определено было снять иконы. Это постановление мы доселе соблюдаем, отлучая от Церкви тех, кто оказывает приверженность к подобным новшествам. Есть, кроме того, такие, которые, не признавая Поместного собора, бежали из нашей Империи в Рим и там распространяют поношение и клевету на Церковь. Оставляя без внимания их гнусные изветы и богохульства, извещаем Вас, что мы исповедуем и нерушимо держим в сердце Символ святых шести Вселенских Соборов, соблюдаемый всеми православными христианами». В заключение император просил короля дать пропуск его послам в Рим, а также изгнать из Италии всех «изменников христианской веры»[562].

Проблемы остались и внутри государства. Страна лежала в разрухе, множество опытных солдат погибло в ходе гражданской войны, а в небе возникали страшные знамения еще больших бед в виде комет. Многие простые византийцы надеялись, что теперь царь сменит гнев на милость и восстановит почитание святых икон, но, объективно говоря, эти ожидания едва ли могли реализоваться. Союзниками императора в последней внутренней войне были безучастные к этому вопросу болгары-язычники, высшая военная аристократия и священноначалие, сплошь состоявшее из иконоборцев[563].

Как отмечалось выше, когда пришла весть о новом царе, прп. Феодор Студит написал тому несколько писем, в которых предлагал созвать новый Собор для исследования спора об иконах, настойчиво заявляя Михаилу Травлу, что единственным компетентным органом в Кафолической Церкви по данному вопросу является общее собрание всех пяти Вселенских патриархов, олицетворявших церковную «пентархию».

Следует сказать несколько слов об этом удивительном учении, имевшем различные интерпретации и послужившем основой для формирования новых и самостоятельных политических доктрин о церковном управлении. Краткая сущность этой теории такова: изначально Христом все области Вселенной разделены между пятью патриархами (отсюда и название — «пентархия»), которых в Кафолической Церкви может быть только пять, подобно человеческому телу, одаренному пятью чувствами. Следовательно, только вся Церковь вместе в лице пяти своих высших предстоятелей может обсуждать те или иные вопросы, и любое нарушение этого принципа автоматически накладывает печать отступничества на нарушителя.

Эта теория была очень распространенной, и многие канонисты использовали ее для доказательства необходимого существования пятеричного числа вселенских архипастырей. Доказано, что своим далеким появлением «пентархия» невольно обязана Римской кафедре. Во времена нестроений, царивших на Западе, папы весьма ревниво следили за тем, как Константинопольский патриарх все больше и больше возвышается над остальными восточными патриархами. Для ограничения византийской экспансии Рим развивал учение о «триаде» (Иерусалимскую кафедру, где, по мнению понтификов, древнее предание забыто вследствие арабской экспансии, следует исключить из числа Апостольских кафедр), пытаясь доказать, что Вселенскими могут быть только Апостольские кафедры, к каковым Константинополь не относится. И в противоположность «триаде» в византийской столице позднее распространилось учение о «пентархии», где не Апостольское происхождение кафедр, а органическая связь всех пяти Вселенских кафедр ставилась во главу церковного управления[564].