Растянувшись на топчане, Креслин утирает лоб, размышляя о том, сколько ему потребуется времени для осуществления задуманного.

— Ты все-таки решил это сделать?

«…любимый мой идиот…»

На пороге комнаты стоит Мегера.

— Не знал, что ты так скоро вернешься, — он садится.

— Надо же, — тихонько смеется она, — ты легко находишь меня в кай отсюда, но не можешь сказать, когда я войду в комнату?

— Это другое дело.

— Почему? Случайно не потому ли, что ты хотел скрыть от меня свое намерение изменить погоду?

— Ну… в общем, да.

— Прекрасно. Скрывать-то незачем, тебя ведь все одно никто не удержит. Ни я, ни Клеррис, ни Лидия. Но ты хоть понимаешь, что именно собираешься сделать? Понимаешь?

— Наверное, нет.

— Тысячи людей могут умереть с голоду, потому что из-за твоего вмешательства их урожай будет либо выжжен засухой, либо затоплен. По меньшей мере один или два правителя лишатся своих владений, а то и голов. Ты ввергнешь многие земли в хаос, столь любезный Белым магам, а это непременно придаст им сил. Ты этого хочешь?

— Важно не то, чего я хочу, а то, есть ли у меня выбор. Корвейл бросил нас на произвол судьбы, и что я могу с этим поделать? Пригрозить ему уничтожением? Вряд ли таким образом мне удастся вернуть людям их жалованье.

— Мне кажется, это происки Хелисс.

— А велика ли для нас разница? Не могу же я обвинить ее в измене с расстояния в полторы тысячи кай?

— Это не так уж и далеко.

— Предположим. Предположим даже, что герцог мне поверит. Хелисс — единственное, что у него осталось, и без нее он долго не протянет.

— Я о ней думала. И это еще одна причина, по которой я рада видеть Алдонию здесь, со мной.

— Кстати, где она?

— У себя, глупый.

«…ей ведь порой тоже нужно побыть одной…»

Креслин снова краснеет.

— Так или иначе, если я буду сидеть сложа руки, Белые маги станут еще сильнее, а как только Корвейл умрет, они тут же приберут Монтгрен к рукам. Риесса, при всех своих воинственных планах, не захочет меряться силами с Фэрхэвеном. А итогом всего этого станет падение Западного Оплота, который будет перемолот между жерновами двух могучих империй.

— Вот до чего доводит вера в Предание, — замечает Мегера.

— Это нечестно…

— Прости.

Креслин едва заметно улыбается:

— Боюсь, что бы я ни сделал, все будет не так, однако и бездействовать больше нельзя. Вот, смотри… — запустив руку в кошель, он извлекает пять золотых звеньев. — Видишь? Это все, что осталось.

— Последние припасы с сутианского корабля… неужто они обошлись так дорого?

— Да, дорого. К тому же мне пришлось заплатить вперед за парусину для «Звезды Рассвета», а доставят ее только через восьмидневку.

— Но каковы сутианцы! Да за такое вымогательство тебе стоило потопить их посудину!

«…воры!.. бессердечные торгаши!..»

Креслин потирает лоб и, словно защищаясь от ее гневных мыслей, поднимает руку:

— Стоить-то стоило, но это был единственный, не считая «Грифона», корабль, вошедший в нашу гавань невесть за сколько восьмидневок. Вздумай я его тронуть, кому еще захотелось бы соваться сюда? Кому охота опасаться не только Белых магов, но еще и меня?

— Будь проклята дражайшая сестрица! Где ее обещанная поддержка?

То, что на Риессу рассчитывать не приходится, для Креслина столь очевидно, что он не находит нужным что-либо говорить.

— Да, я знаю… Но смириться с этим все равно трудно. Помню, когда мы играли в прятки во дворе, она уверяла, что останется моей сестрой, что бы ни случилось.

— Возможно, она ею и осталась. Но, будучи правительницей, делает не то, что ей хочется, а то, чего требуют интересы Сарроннина.

— Ну конечно! Можно подумать, отправь она нам черствого сыру или лежалого зерна, это нанесло бы ущерб государственным интересам. Ладно… — Мегера пожимает плечами и садится рядом с ним. — Прежде, чем мы это сделаем…

Их губы встречаются, его руки гладят ее нежную кожу.

«…суженый…»

«…любимая…»

Нескоро, очень нескоро, после пылких объятий и нежных поцелуев, Мегера все же отстраняется. Креслин разжимает руки, но чувствами продолжает вбирать в себя ее всю: ее тело, ее дивный запах, пламя ее волос. Он упивается ею, опьяняется ею, не в силах унять восторга от одной мысли о том, что она рядом с ним.

— Ты невозможен, — произносит она хрипловатым шепотом.

Креслин с наслаждением вслушивается в каждую нотку ее голоса и лишь потом говорит:

— Я всегда чувствовал по отношению к тебе именно это.

— Так уж и всегда? А в Сарроннине?

— Твое чувство юмора восхищало меня, даже когда я не знал, кто ты такая.

— Это говорит в твою пользу, — улыбается Мегера и тянется за разбросанной одеждой. — Но, к сожалению, нас ждут дела.

«…почему?..»

— Потому что… ну, потому что…

Мегера краснеет.

«…я люблю тебя…»

— Я хотела, чтобы ты узнал это до того, как начнутся настоящие неприятности.

— Ты думаешь, наши дела так плохи?

— Нет, — отвечает она с неожиданной серьезностью. — Они будут куда как хуже.

Несмотря на жару, Креслин ежится и тянется за своим нижним бельем. Одеваются они молча.

— Мой топчан побольше, — замечает Мегера, когда Креслин натягивает штаны, и тут же заливается краской. — Я не ЭТО имела в виду…

— Я знаю.

Они идут в ее спальню и ложатся бок о бок.

— Возьми меня за руку, — говорит девушка. — Вот так… Если тебе понадобится помощь…

Его глаза вспыхивают.

— Не будь таким чувствительным, — предостерегает Мегера. Оттолкнув последнюю мысль, Креслин посылает сознание к высоким ветрам, к точкам пересечения воздушных потоков, туда, где формируется погода и рождаются дожди.

Высшие ветра, могучие, великие ветра, подобно стальным рекам, подхватывают его и относят к югу, сотрясая чувства, как водяной смерч сотрясает корабль. Креслин едва может сообразить, где находится.

«…небольшие изменения…»

Эта мысль успокаивает и как будто согревает. Он уже не стремится согнуть стальные потоки, а изучает их, скользит вдоль, старается прочувствовать и, где это возможно — то тут, то там, — слегка подправить.

Небольшие, совсем небольшие изменения накладываются одно на другое, и где-то вдали воздушные потоки невероятной мощи меняют направление и перемешиваются по-новому.