— Идите, думайте. Наш шеф, вы знаете его по партизанским краям, распорядился дать вам возможность, если сочтете нужным, описать все подвиги собственноручно. Протоколы потом будем отделывать. Кстати, вы на Парковой жили?

— Это в здании публичного дома? Жил. А что?

— Да так, я засомневался в своей памяти, — сказал Конрад.

Положим, в свою память он верил. Он проверил гипотезу Зарса, который давал Пуриньшу рекомендацию на предъявителя для мадам Бергман. Значит, на свет божий выплывал Эрис. Он жил напротив этого дома.

…После второй встречи с Шелестом, Конрад делился с Казимиром:

— От кого он получил документы «центра», он толком объяснить не может. За обнаружение таких серьезно компрометирующих антифашистских документов их владельца к стенке поставили бы, а он не помнит, кто именно ему их дал. Фантастическая ложь! То Федя, то парк с неизвестными партизанами, то какая-то женщина. Патологический врун! Немцы ему все изготовили в единственном экземпляре. Текст под диктовку он писал или даже сочинил сам. Но переписаны они другим человеком. Почерк не его. Я ему говорю: «Вы автор?» — «Нет, я не писал эти документы, это не мой почерк». Я говорю: «С изготовленных вами образцов эти документы скопированы другим человеком, повторившим все ваши ошибки и особенности. Почерк явно не ваш, но вы автор документов или соавтор. Ошибки все ваши».

— Действительно так? — удивился Казик.

— Полюбуйся. Два эксперта изучали. Да и я кое-что соображаю. Он же по существу малограмотный человек, несмотря на высшее заочное.

— Если бы он один. Поэтому я всегда стремился на очное, — вздохнул Казик.

— Не расстраивайся. Я тебе продиктую из этих бумаг: слова, отдельные фразы из отношения в ряд, присяги и его удостоверения. Ты напишешь, затем я покажу, как он пишет в этих документах и в течение всей своей жизни. Вот образцы. Пиши!

Конрад продиктовал: «Рига, Рижский». Казимир написал.

— Так, верно. А он пишет: «Рыга, Рыжский». Причем до сих пор. Дальше. Пиши: сентябрь, октябрь, ноябрь. Написал? Смотри, он всюду пишет название месяцев с большой буквы. По своей привычке или из-за уважения к немецкому написанию? Напиши слова «военнопленные», «ваш отряд». Написал? Смотри, как у него — «в/пленные», «в/отряд». И так он пишет всю жизнь. Не смешно, а? С переносами слов у него дела до старости так и не отрегулировались: он оканчивает слово на строчке загибая его в конце до вертикального состояния. Почему? Правил и знаков переноса не знает. Не признает, бедный, что деепричастный оборот выделяется запятыми. Аббревиатуры разделяет точками. Индивидуальные признаки? Смотри — С.С.С.Р., Н.С.Ш. и так до сих пор, все двадцать лет. Большей устойчивости быть не может.

Казик с интересом смотрел на письмена, выводимые другом, и на образцы оригинальных текстов Шелеста.

— До чего все просто, когда изучил предмет. Вот тебе и зав. отделом министерства, и зампредрайисполкома, и кем он только не был! И пронес дружбу с начальником разведки, который после войны его к орденам еще представлял, — воскликнул Казимир.

— Послушай, как его вранье отлилось в железные строки характеристики: «В апреле 1942 года совершил побег из лазарета военнопленных, после чего в составе партизанской бригады руководил группой разведки, а впоследствии являлся начальником штаба партизанского отряда, действовавшего на оккупированной немцами территории Латвийской ССР», — процитировал Конрад. — Сколько преступлений эти пять строчек закрыли собой; как занавесом сцену, где все совершалось?

— Он что, действительно руководил разведгруппой?

— Выходит так. Гром ему верил. Шелест мне втолковывал, что Судмалиса именно он через боевые порядки провожал, дескать, умел ориентироваться ночью по компасу.

— Ага, другие не могли, и вообще, как они без него с войной справились? А к захвату Иманта он тоже приложился?

Конрад пожал плечами.

— Жалованье же он получал. Марок тридцать, верно, — заметил Казимир.

— Естественно, как все у них служащие. Но за что получал, вот вопрос. Что входило в его службу? — ответил Конрад.

— В отряд он попал и стал как все, — раздумывал Казик, — дрался, ходил в разведку, отмывал грязь, которая на нем скопилась. Другого ему ничего не оставалось.

— И все скрывает до сегодняшнего дня. Нет, надо следствие проводить. Он что, исключение? — спросил Конрад.

— Надо. Но шефа нет, тебя не поймут. Скажи, что будем делать с Зарсом? — переключился Казимир на другого персонажа.

— Доказательств вменить ему предательство Ольги у нас не хватит. Их попросту нет. Его признание? С ним в суд не пойдешь. Так? — спросил Конрад. — Тупик. Побудет до нового кодекса — выберется.

Казимир кивнул головой:

— От признания по Ольге он побежит, как олень, а 30-е годы не страшны.

Оба замолчали.

— Не знаю, не знаю. Я был на докладе у нового шефа. Он выслушивает содержание основных дел, постоянно принимает народ, как он говорит. Но сам дел не читает. Понимаешь? Не чи-та-ет. — Конрад сказал это по слогам. — Сидит и слушает. Когда что-то ему не нравится, то прикладывает ладонь с растопыренными пальцами к лицу, смотрит на тебя через пальцы и выговаривает. Странно как-то! Голоса, правда, не повышает, но красным делается. Нервничает в себе где-то, внутри.

— Ах, ах, вы изволили заметить. Это все уже изучили. У каждого свои причуды: старый шеф раскачивался у окна, готовый взлететь от досады на небо, а новый вот так — приземленно, пальчиками закрывается, чур-чур от галиматьи, о которой мне здесь вещают. И не забывай, что он считается одним из руководителей партизанского движения.

— Ты знаешь, я кажется глупость в его присутствии сморозил. Докладывал я нормально о подполье, о Шелесте, ну об этих провокаторах, о гибели Судмалиса, а в конце я процитировал депешу старого шефа в Москву, когда по горячим следам в сорок четвертом стали разбираться, что все-таки в Риге произошло. Шеф тогда отписал: «Балод и Гром завалили агентурную разведку в Риге». Прямо вот так. И с приветом. Новый шеф сразу пальцы раздвинул и к лицу и через них мне говорит: «Не увлекайтесь чужими выводами». Вот так.

— Да что ты наделал! Франц, дурак! Извини, голубчик. Какой из тебя дипломат? Наш новый начальник в партизанском руководстве в тех местах занимал значительное положение. Ни ты, ни я, мы не знаем, как он контролировал работу тех, кто засылал людей на верную гибель, должен ли он вообще был контролировать их по возложенным на него функциям. Но морально руководитель любого ранга за провалы своих подчиненных, тем более повлекшие гибель людей, отвечает. А ты вылез с таким намеком!

— Но я же нечаянно, в рабочем, так сказать, порядке, не думая задеть.

— Ты о Веронике Слосман тоже ему докладывал?

— Безусловно. Я упомянул о ее гибели в числе других в связи с цепочкой, по которой шагал в отряд Шелест, а затем назад в Ригу Валя с Антониной.