— Да, здесь даже не знаю как и сказать. Он с Валей был знаком с юношеских лет. Она училась в Даугавпилсской белорусской школе. Я тоже из тех мест. Новый шеф на собраниях не раз говорил о ее героических делах в подполье, в Риге. Но того, что знаем или к чему приближаемся мы, — он не знает. По его словам, он был в курсе ее направления на подпольную работу в Ригу, даже виделся с нею перед ее уходом.

— Но не он же планировал и разрабатывал ее маршрут? Причем здесь он? — задал вопрос Конрад.

— Все это так. Но ему, возможно, неприятно слушать напоминание о том, что она погибла, а он остался жив. А еще он узнает причины ее гибели. И будет знать, что ты осведомлен о них. Это для него удар будет.

— Ты, Казимир, по-моему, все преувеличиваешь. Он просил докладывать о развитии дела Шелеста. Посмотрим. Да, сказал, что по тем годам не помнит его. Но после войны Шелест подходил к нему, напоминал о себе, однако получил от ворот поворот. Наш новый шеф человек сдержанный. В конце приема он меня спросил: «Как вы думаете, почему он после войны остался жить все-таки в Риге, а не уехал к себе в Запорожье. Ведь там бы он оказался вдали от своей, как вы утверждаете, провокационной роли». Я и ответил, что всей своей карьерой здесь он доказал, что сделал правильный выбор. В Латвии, Риге многие партизаны — его друзья, он его уважали, поддерживали как товарища по борьбе. Все правильно. Став партизаном, он стрелял по фашистам. Хотел он этого или нет. Но если бы он вернулся в родные места, сразу бы возник вопрос разнице в фамилиях его и отца с матерью. Он не мог туда вернуться под чужой фамилией, а у нас не мог жить под своей, ибо проходил по ней по немецким документам. Так что две буковки явились для него спасательным кругом, на котором он продержался столько лет. На Украине друзей — товарищей по отряду, которые в случае чего прикроют, у него не было. Такой ловкой связки его героических дел, как в той характеристике, там, в Запорожье, он не получил бы. Шеф выслушал эти выкладки и ничего не сказал. Переваривает.

— Ладно, посмотрим, когда ты составишь обзорную справку и положишь ее на стол. Какую еще реакцию это вызовет в высших сферах, — сказал Казимир.

— Слушай, Казик, — попросил Франц, — у меня голова разболелась от всего этого разговора. Я на завтра у Онуфриевича отпрошусь. А ты сходи к Лидумсам, на Артиллерийскую, попробуй поговорить на тему о свадьбе. Идея-то твоя, а? Мне просто неудобно идти в четвертый раз и что-то уточнять. Подумают еще, что слаб я на голову.

— Ладно, схожу.

Казик в своих расчетах почти не ошибся. С помощью Лидумса, чтобы супруга не испугалась такого неожиданного вторжения, Казимир начал разговор о военных годах, о событиях в ближайшем округе, на этой тихой улочке, где жили скромные служащие и рабочий народ. Жена Лидумса втянулась в разговор, постепенно оживилась.

— Свадьба? — ответила она на вопрос Казимира, — конечно помню. По-моему это была единственная свадьба на нашей улочке за всю войну. Здесь жили две работящие девушки. Дом был у них боевой. Я как наблюдатель видела, — она улыбнулась, — что приходили русские пленные, одетые кое-как, а выходили в приличной одежде, бедной, но без дыр хотя бы. Да, свадьба была. Скромная. Большинство было в униформе, я так и не поняла какой, но не в немецкой. Свадьба когда? Где-то осенью сорок третьего, так по-моему. А в декабре, на рождественские дни, их всех арестовали. О, это было страшно! Крики, шум, плач! Заломленные назад руки, какую-то типографскую машину у них якобы нашли. Так соседи говорили. Знаю ли я этих двоих? Черного в очках я точно знаю. Это Мухамед. Фамилия? Не помню. Сын владельца единственной в городе турецкой кондитерской, куда я девчонкой бегала и ему завидовала, что он может все сладости есть каждый день и сколько хочет. Да, я его знала, у нас были общие друзья, в юности все друзья. Вспомнила, вспомнила! Мальчишки его «рисом» прозвали. Значит, или «Ирис», или «Урис», как-то так. Вы хотите спросить, был ли он в этом доме? Как я догадалась, увидев его фотографию? Я видела его, когда он и еще один приехали на извозчике, остановились вот там, за углом, расплатились и пошли в дом на свадьбу. Почему я запомнила? Скажите, какая связь между сыном миллионера и этими бедными людьми? Он им, что, сладости принес? Он в гестапо работал, мне уже потом рассказали. Как я его узнала? У него была кличка Ушастый. Вы видели его уши? Они уникальны! Ну и главное, я знала его, знала. Приезжал ли кто-либо еще на извозчике? По-моему нет. Только он. Извините, да, был и второй, его попутчик. Но этот ли блондин? Не запомнила. Возможно. Но возможно и нет. Понимаете, когда видишь знакомого тебе человека, то все внимание ему. Он заслоняет. Ну, как это объяснить? Если бы с ним еще девушка была, то что-то отложилось бы в памяти. А так… да, приехали на извозчике вдвоем, но с этим ли? Не помню… Да, вот он стоит на свадебной фотографии. Каков подлец! Был ли Эрис при их аресте? Не могу сказать. Не заметила. Когда началась эта сцена, я от окна отъехала. Стала пить валерьянку…

Казимир рассыпался в благодарностях, хотя новостей особых не выведал. Но все-таки живой свидетель. Не помешает, да вряд ли поможет.

…Отпустив Конрада, новый шеф погрузился в раздумья. Воспоминания о Веронике приблизились, стали осязаемыми. «Кто организовал всю эту акцию по ее засылке? Все вмешались: и Балод, и Гром, и Лайвиньш, и сам я. Чья-то непродуманная идейка появилась, и все стали ее обсуждать с серьезным видом, хотя ее надо было выбросить, как окурок, и затоптать, чтобы он не тлел даже. К чему вообще женщину надо было посылать? Что, мужиками отряд иссяк? Кто-то сказал: женщина незаметней, а если две поедут вместе — и вовсе незаметно. Пальто пошить надо? Надо. Пошили - ну вовсе невидимкой Валя стала. Обо всем партизанские вожаки наговорились вдосталь на уровне деревенских баб на скамейке у дома. Но оперлись-то на кого? На какую-то непонятную личность! Шелест, Шелестов… В отряде месяца не пробыл, не проверен, подозрителен, о чем в Москву сами сообщили, прибыл от какой-то неизвестной организации и по проторенной им тропе отправляем в Ригу наших Валю с Тоней, двух девчонок. Какая-то чертовщина! А здесь еще эти крутятся: Рагозин, Гудловский. И тоже в Ригу. И Валю с Тоней они знают. Все смешали! Никакого понятия о конспирации, о построении нелегальных звеньев. Да, сейчас этот выдвиженец Конрад все по полочкам раскладывает. Надо отдать ему должное — парень с головой. Нам бы таких в те годы. А то Гром Сашка — главный разведчик, ни образования, ни опыта! Начать по Шелесту следствие? Это же тучи наших недоработок приплывут! Такую огласку вся наша прошлая неразбериха получит, что страшно подумать. Надо все взвесить основательно…»

Между тем Казимир бегал по следам Кромса, Лициса и Брокана. Тройка была совершенно разнокалиберной. Николай Кроме был здоровяком сорока пяти лет отроду, могучего сложения, с густыми рано поседевшими волосами, крупными чертами лица. Смотрел прямо выразительными темными глазами. Когда Казимир впервые увидел его, то восхитился такой яркой мужской красотой. «Прямо как римский воин — одень ему на голову шлем с перстня Зарса». В молодости он был шофером, жил в окрестностях Лиепаи, не бедствовал, жениться не торопился, образ жизни вел вольный, независимый. Везде в документах писал, что был немцами мобилизован на трудовой фронт и насильно вывезен в Германию. В те годы это было событием ординарным. Однако он написал заявление, что хочет поработать в Германии, и отправился. Не думал, что когда-нибудь эта его маленькая хитрость откроется и надо будет сидеть перед чуть моложе его лет крепышом с хитрыми глазами и плести ему всякую чушь. Как-никак он был директором сельской школы, районным депутатом. Не пристало ему бурчать о разных несусветных историях, которыми обычно баловали его мальчишки и девчонки в школе; А с другой стороны, что поделать? Казимир слушал внимательно, в своей манере, мало веря в его россказни, но усиленно кивая в знак согласия тому, что тот говорил. Где-то в апогее рассказа, как насильно угоняли молодежь из его уезда в Германию, Казимир молча сунул ему под нос его же заявление о горячем желании помочь рейху в решении задач промышленного строительства. Кроме одел очки, взял бумагу, поднес ее к глазам, прочитал, оставил на уровне вытянутой руки, покачал головой и сказал с кривой ухмылкой: