– Куда? – быстро спросил я, навязывая ей ускоренный темп допроса и не давая тем самым возможности тщательно взвешивать ответы.

– В Тобольск.

– В Тобольск?!

– Его туда пригласили кузина и ее муж.

– Уваровы? – вновь проявил я осведомленность.

– Да, Уваровы.

– Зачем?

– Погостить.

Экспромт был не из удачных: 1918 год, как известно, мало подходил для такого рода поездок. Я широко и добродушно улыбнулся, давая тем самым понять, что оценил ее шутку. Улыбнулся и Хвощиков.

– А если серьезно?

– Погостить, – повторила она, и лицо ее стало почти таким же простодушным, каким оно бывало у Ермаша.

Наступившую паузу никто не торопился заполнить.

– У меня, конечно, нет никаких сомнений в вашей правдивости, Елена Петровна, – наконец сказал я. – Но согласитесь, что все выглядит… скажем, непонятно. Монах-схимник, еще не получив от отца телеграммы о смерти брата (мы проверяли), но зато побеседовав с тремя неожиданными посетителями, – для сведения Эгерт сообщил я, – поспешно выезжает в Москву на похороны брата, забыв спросить на это разрешение настоятеля монастыря. Ладно, допустим, его мучили предчувствия или он обладал даром предвидения, а в согласии настоятеля он не сомневался. Но ведь потом количество странностей не уменьшается, а возрастает.

– Вы находите? – любезно спросила Эгерт, и я испугался, как бы на протоколе не появилась четвертая клякса. Но за время допроса Хвощиков несколько пообмялся.

– Увы, нахожу. Похоронив брата, который застрелился при хорошо известных всем нам обстоятельствах, – мимоходом ввернул я, – он не остается утешить несчастного старика отца, что было бы, конечно, вполне естественным. Не стремится он задержаться в Москве и ради любимой женщины – я имею в виду вас, Елена Петровна. Более того, он начисто забывает даже про монастырь и совсем не торопится в скит спасать свою душу. Но зато у него возникает непреодолимое желание немедленно отправиться в Тобольск и погостить там у двоюродной сестры, с которой раньше почти не поддерживал никаких отношений… Странно, не правда ли?

Мне было любопытно, как она выкрутится. Эгерт сделала это с присущими ей изяществом и непосредственностью.

– Действительно странно, – поразмыслив, сказала она. – Вы совершенно правы. Но, наверное, у Олега Григорьевича были на это какие-то свои соображения. Как вы думаете?

Не знаю, кем была Эгерт, но только не папуаской: уж слишком хорошо был приспособлен ее ум к самым неожиданным ситуациям. На сидевшем против меня ангеле негде было ставить пробы. По сравнению с ней и Олег Мессмер и Галицкий были, конечно, щенками.

– И сколько же Олег Григорьевич пробыл тогда в Тобольске?

– Не знаю.

– Вы от него не получали оттуда никаких вестей? И сами не писали?

Эгерт на мгновение запнулась. «Нет» перечеркивало весь ее красивый рассказ об отношении к Олегу Мессмеру. «Да» вынуждало к каким-то объяснениям.

– Он мне писал, конечно. Но сами понимаете, условия гражданской войны… И я ему писала…

– За два года никаких вестей?

– Нет, почему же. Вскоре после его приезда в Тобольск я получила от него письмо. Оно очень долго шло…

– И о чем же он писал?

– Да, пожалуй, ни о чем заслуживающем внимания. Обычное письмо, адресованное близкому человеку. Содержание подобных писем передать очень трудно. Как будто ничего особенного, и в то же время каждая строка наполнена содержанием – настроением, чувствами, мыслями… Вы меня понимаете, такие письма на своем веку писал и получал каждый.

Изящные ручки Елены Эгерт вновь пытались выхватить у меня нить нашей беседы и завладеть ею.

– Простите, Елена Петровна, а о своих планах Олег Григорьевич писал вам?

– Что вы имеете в виду?

– Сколько он собирался гостить в Тобольске? Неделю? Месяц? Год?

Эгерт улыбнулась, но в ее улыбке ощущалась грусть человека, который еще живет воспоминаниями об утраченной любви, о принесенной во имя ее великой жертве.

– Я так поняла из письма, что он собирается в ближайшие дни уезжать.

– Куда?

– В Москву, а затем возвращаться на Валаам в Преображенский монастырь.

– А из Алапаевска вы писем не получали?

– Простите?…

– Я спрашиваю: из Алапаевска вы письма получали или нет?

– У меня там никогда не было знакомых.

– Но там весной и летом восемнадцатого года находился Олег Григорьевич Мессмер, он же монах Афанасий.

– Вы в этом уверены?

– Уверен, Елена Петровна.

– Чем же он там занимался?

– Об этом вы знаете лучше меня, но я готов освежить вашу память.

В лице Эгерт ощущалась настороженность. Но я бы не сказал, что она потрясена сведениями, которыми я располагаю. Отнюдь нет. И если ее что-то потревожило за время нашей беседы, то нечто иное.

– Итак, я вас слушаю, – напомнила она. – Вы что-то хотели рассказать об… Алапаевске. Я не ошиблась, об Алапаевске?

Ангел наглел на глазах и, наглея, несколько переигрывал. Впрочем, возможно, Эгерт хотела вывести меня из состояния равновесия и заставить сделать глупость. В этом случае она была не так уж далека от цели.

– Вы не ошиблись, Елена Петровна, – проникновенно сказал я, удивляясь собственному терпению и любезно улыбаясь. – Дело в том, что покровительница вашего отца и ваша благодетельница, сестра царицы, Елизавета Федоровна, в восемнадцатом году некоторое время находилась в Алапаевске. Ее туда выслали из Екатеринбурга, где была царская семья.

– Да, мне кто-то говорил об этом, – равнодушно заметила Эгерт. – Не помню кто, но говорили. Кажется, в этом городке она и погибла.

– Совершенно верно. Так вот, после того как Елизавету Федоровну привезли в Алапаевск, там вскоре оказался и Олег Григорьевич Мессмер. Как видите, он не очень долго злоупотреблял радушием своих тобольских хозяев. И привела его в Алапаевск не тяга к перемене мест. Следует отдать ему должное, что он потратил немало усилий на то, чтобы организовать побег Елизаветы Федоровны из Алапаевска. Неподходящее занятие для великосхимника, весьма далекого от политики и политических страстей. Но будем считать, что в наше время все в какой-то степени приобщены к политике, даже те, кто отрекся от мирских соблазнов и посвятил свою жизнь служению богу. Олег Григорьевич в Алапаевске несколько раз встречался с Елизаветой Федоровной и великим князем Сергеем Михайловичем, передавал им деньги, пытался подкупить охрану. Затем, после смерти Елизаветы Федоровны…

– Убийства, – не удержалась она.