В то же время Розенберг сожалел об упадке христианства, поскольку это породило пустоту, интеллектуальную и эмоциональную, которую могут заполнить либо евреи, либо марксисты. Его суррогатная вера, о которой говорится в «Мифе», основывалась на одном высказывании Поля де Лягарда: «Расы есть мысли бога». Это приводило его непосредственно к «религии крови», в которой (как уже говорилось) каждая раса создавала свою собственную религию и имела свою «расовую душу» – «раса есть внешняя форма души».[573] Только выживание расы позволяет каждой отдельной душе пережить смерть физического тела. В одной из своих речей он говорил: «Из этой таинственной сердцевины… возникает то, что мы называем характером расы [Volkstum] и расовой культурой».

Розенберг открыл для себя средневекового доминиканца Мейстера Экхарта, который уже в 1327 году должен был предстать перед папой и курией, поскольку был обвинен в ереси. Розенберг убедил сам себя в том, что Мейстер Экхарт защищал немецкую веру от римской схоластики и тирании католических прелатов. Он думал, что Экхарт делал то же самое, что сейчас делает он. От Экхарта через Лютера прямая линия вела к теоретику расизма Хьюстону Стюарту Чемберлену, из чего Розенберг делал вывод о том, что Германия всегда стремилась держаться на дистанции от Рима, что она была в богословском смысле чем-то особым.

Из всех предшественников Розенберга самым ценным для него был Чемберлен, что не удивительно, поскольку на тот момент он еще был жив и во многом относился к той же интеллектуальной традиции, что и нацисты. В своих книгах Чемберлен рассуждал об арийской расе. Он понимал, что за пределами языка это фикция, не имеющая отношения к анатомии. Он обходил данный вопрос, говоря, что ариец есть тот, кто себя таковым чувствует, сам опыт, говорящий о том, что я ариец, делает меня арийцем. Это позволило Розенбергу записать многих выдающихся людей прошлого в ряды арийцев, что придало ни на чем не основанной концепции большее правдоподобие. Последний важный элемент к такой конструкции добавил уже упоминавшийся Г. Ф. К. Гюнтер, который утверждал, что нашел научную основу для нордических арийцев – людей, вышедших из Индии и через Грецию попавших в Германию, что по сравнению с «классической» версией перемещения из Греции в Италию и Францию было «северным» вариантом теории.

Розенберг утверждал, что в истории народы, культуры и цивилизации расцветают и приходят в упадок в зависимости от расовой чистоты, из чего следовало как минимум то, что открытость христианства к разным этническим группам приносит вред и неприложима к Германии: «Так, например, немецкий идеал жизни в соответствии с природой, идеал заботы о физической красоте и мужественности натолкнулся на христианское отвержение «плоти» и на сентиментальные идеи сохранения жизни неполноценным детям и права преступникам и людям с наследственными заболеваниями распространять свои дефекты через потомство». Чем «немощнее» становилась нация, пропитанная христианским учением об индивидуализме и любви к человечеству, тем проще было Риму ее покорить или ей управлять. Вот почему нам не следует верить в первородный грех. На митинге в Нюрнберге Розенберг говорил: «Немецкий народ не рожден во грехе, он рожден в чести».[574]

Был и еще один враг – масоны, которые, по словам Розенберга, возникли в Англии, Франции и Италии. Они стояли за индивидуализм и «атомизацию» демократии. Из-за них немецкая традиция чести и аристократизма потеснилась, чтобы дать место более «западным» представлениям о равенстве, причем равенстве не только европейских народов, но и всех рас. Но Розенбергу и этого было недостаточно: самыми отвратительными врагами для него были евреи и марксисты (нередко те и другие в одном лице), из-за чего возник экономический человек как «домысел еврейского ума».

Розенберг видел единственное спасение ото всех этих зол в новой вере. «Связь с расой помогает человеку освободиться от «гнета материализма сего века, падающего на жизнь отдельного человека». Без этой веры мы обречены испытывать разочарование и отчаяние».[575]

В этом заключалась скрытая привлекательность нацизма: «стоять вместе, чувствовать свою силу, совершать подвиги». Люди могли чувствовать себя избранниками, потенциальными героями просто из-за того, что родились немцами, «созданными для величия», тогда как их оппоненты «плывут против течения законов природы». Фактически каждый немец был (ницшеанская идея) сверхчеловеком. «Кровь» была той божественной сущностью, которую следует защищать прежде всего остального.

Почему эта идея оказывала такое огромное влияние? Во многом это объясняется политической обстановкой в Германии после Первой мировой войны и тем фактом, что в интеллектуальном плане – в науке, в философии, в музыке, на театральной сцене, в разных жанрах литературы – Германия первенствовала, а теперь перестала быть предводителем. Сильным чувством разочарования из-за утраты достоинства (что Ницше предсказывал задолго до войны) объясняется то, что люди некритично относились к дурной логике, противоречиям и ошибкам «Мифа». И никто не придавал значения тому, что многие свои важнейшие идеи Розенберг позаимствовал у христианства, коль скоро символы христианства подверглись изменению. «Люди грядущего века сделают из памятников», посвященных героям войны, и старых полей сражений святые места, куда будут приходить паломники новой религии; здесь сердца немцев, устремленные к новому мифу, будут постоянно обновляться».

Новой религии нужны были традиции, но существующие традиции не подходили Второму рейху. Поэтому Розенберг и Гиммлер обратились к саксонским временам. Розенберг предложил создать мемориал в Нижней Саксонии в Вердене, в том месте, где Карл Великий нанес поражение языческим полчищам, он предлагал установить здесь 4500 камней, по числу погибших здесь саксов. В мае 1934 года он организовал празднование семисотлетия битвы при Альтенеше, во время которой была истреблена вся крестьянская община, которая, как объявил католический епископ, придерживалась ереси. Посреди толпы (позже Розенберг уверял, что там собралось сорок тысяч человек), состоящей преимущественно из крестьян и фермеров, он заявил (вызвав «бурные аплодисменты»): «Святая земля немцев – это не Палестина… Наши святые места – некоторые замки на берегах Рейна, добрые земли Нижней Саксонии и прусская крепость Мариенбург».[576]

Розенбергу было легче выполнять свою задачу благодаря фанатичным приверженцам Гитлера – многие немцы видели в нем Мессию и наделяли его сверхъестественной силой. Но другие традиции пришлось фабриковать. К последним относится «кровавое знамя», якобы пропитанное кровью шестнадцати нацистов, убитых в Фельдхеррнхалле во время Мюнхенского путча в ноябре 1923 года. Затем это знамя использовалось для «освящения» других знамен, что напоминало апостольское преемство. В 1934 году останки убитых участников путча с дозволения их семей были перенесены в новый «Храм чести» в Мюнхене. Гитлер называл каждого убитого, чьи останки проносили перед ним в гробу, по имени, а члены Гитлерюгенда отвечали: «Здесь!». С тех пор об умерших нацистах говорили, что их «призвали к знамени Хорста Весселя» – воздавая почести «самому славному из всех нацистских героев» Хорсту Весселю, автору слов партийного гимна.