— Стоп! Стоп! Господи! Сократ хренов, твою мать, греба… — Исходя из каких-то своих высших тактических и педагогических соображений тренер решил прервать готовую слететь с языка череду ругательств на полуслове.

Находившиеся на площадке игроки немедленно остановились, словно в детской игре по команде «замри». Они замирали так каждый раз, как только тренер начинал материться: от них требовалось застыть на том самом месте, где все эти «мудаки», всевозможные «матери» и самыми разнообразными способами использованные «задницы» донеслись до их слуха Вернон Конджерс, только что обыгравший Трейшоуна и Джоджо на подборе, застыл с мячом у плеча широко расставив локти, как крылья какой-то нелепой птицы. Пожалуй, на этот раз команду тренера «Стоп! Твою мать!» он выполнил лучше всех. Фразеологический оборот «Твою мать! Гребаный…» со всевозможными продолжениями был самым любимым языковым средством, которое Бастер Рот использовал для выражения недовольства чем-либо в поведении своих игроков. Чарльз однажды даже доверительно сказал Джоджо: «После каждой тренировки я еще часа два не могу вспомнить, что меня зовут не Ты, Гребаный Бускет».

И вот тренер вышел на площадку — великий и ужасный, всемогущий и безжалостный. Он приближался к игрокам неумолимо, как сорвавшийся с горы камень. Походку Бастера Рота невозможно было спутать с чьей-либо другой: тренер передвигался медленно, чуть вразвалочку, но не лениво, а, наоборот, предельно собранно. Можно было подумать, будто мышцы его бедер накачаны до такой степени, что ему невозможно поставить ноги вместе без риска через несколько шагов протереть брюки. На лице тренера, как и следовало ожидать, застыло мрачное и суровое выражение. Джоджо просто ненавидел, когда тот был в таком настроении. Вот и на этот раз он увидел в приближающемся тренере не знак очередной неминуемой трепки, а уже подписанный приговор, вынесенный ему злым роком. Деваться было некуда. Злая судьба перекрыла все пути к отступлению, оставив несчастного Джоджо один на один с посланцем злых сил. Джоджо почувствовал себя гладиатором, брошенным без оружия на съедение льву. Идеально гладкая баскетбольная площадка, светлый деревянный пол которой искрился в безжалостном свете люминексовских светильников, закрепленных на потолке, казалась ему ареной, освещенной трепещущим пламенем факелов. Со всех сторон площадку окружали расходившиеся амфитеатром чуть ли не к самому небу трибуны. И пусть этот Колизей был практически пуст — Джоджо понимал, что репетиций и тренировок не будет. Расправа произойдет здесь и сейчас — без промедления и не понарошку. Все как на публике.

Остановившись футах в десяти от игроков, тренер вдруг перевел взгляд на Вернона Конджерса. Тот аж вздрогнул, решив, что гнев божий обрушится на него. Но тренер негромко, низким, хриплым от сжигавших его изнутри эмоций голосом сказал:

— Дай мне этот гребаный мяч.

Конджерс очень замедленно, словно зомби, сделал аккуратный, удобный для приема пас. Мяч прочертил в воздухе изящную дугу и опустился прямо на подставленную ладонь Бастера Рота. Тот стал нервно подбрасывать оранжевый шар на руке. Мяч взлетал дюйма на три-четыре вверх и снова замирал в цепких пальцах тренера. Легкий толчок, полет на три-четыре дюйма, неподвижность. Толчок, полет, неподвижность… Толчок, полет, неподвижность… При этом тренер глядел не на мяч; его тяжелый, пропитанный злостью взгляд был устремлен на Джоджо. Неожиданно, все так же без единого слова, Бастер Рот сделал шаг назад, профессионально, как опытный игрок, развернулся и запустил мяч на трибуны, примерно на уровень двенадцатого ряда. Оранжевая молния обрушилась на пластиковую спинку сиденья и унеслась еще дальше, в глубину амфитеатра. Некоторое время по всему залу разносились гулкие удары мяча о пластмассовые сиденья и бетонные ступеньки.

Выждав несколько секунд, тренер повернулся к Джоджо, и тот понял, что видеть Бастера Рота в такой ярости ему еще не доводилось.

— Ну-ну, старина Сократ, — сказал тренер, голос которого прозвучал вполне нормально, пусть и с долей сарказма. — Ты у нас известный мыслитель. Тогда сделай одолжение, Сократ, скажи мне: чем ты тут занимаешься?.. ТЫ, ТВОЮ МАТЬ, КАКОГО ХРЕНА СЮДА ПРИПЕРСЯ? СВОИ ДОЛБАНЫЕ ПЕРИПАТЕТИЧЕСКИЕ ДИАЛОГИ ВЕСТИ? МОЖЕТ, ВЕЛИКОМУ ГРЕБАНОМУ ГРЕЧЕСКОМУ ФИЛОСОФУ ЗАПАДЛО РУЧКУ ЗА МЯЧИКОМ ПРОТЯНУТЬ? А УЖ К КОЛЬЦУ ПОДПРЫГНУТЬ — Я ОБ ЭТОМ И НЕ ЗАИКАЮСЬ! ТЫ, БЛИН, В БАСКЕТБОЛ ИГРАЕШЬ ИЛИ ПОЗИРУЕШЬ ДЛЯ ГРЕЧЕСКОЙ СТАТУИ? РЕШИЛ, ЧТО ТЕБЯ В МРАМОРЕ ПОРА УВЕКОВЕЧИТЬ — ЗА ТВОИ МЫСЛИ, ОХРЕНИТЕЛЬНО МУДРЫЕ? МОЖЕТ, У ТЕБЯ ТЕПЕРЬ, НА ХРЕН, И ТРЕНЕР ДРУГОЙ — ПРОФЕССОР НЕЙТАН МАРГОЛИС? ЗДЕСЬ, МЕЖДУ ПРОЧИМ, ИГРОКУ ПОЛОЖЕНО НОСИТЬСЯ ПО ПЛОЩАДКЕ КАК СРАНОМУ ВЕНИКУ, А НЕ СТОЛБОМ СТОЯТЬ! А МОЖЕТ, Я НЕ ЗАМЕТИЛ И ТЕБЕ УЖЕ СЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ СТУКНУЛО? ТОГДА ГРЕБИ ОТСЮДА, НА ХРЕН, ПОДАЛЬШЕ И ХОТЬ ЗАЛЕЙСЯ СВОЕЙ ОТРАВОЙ! ХОЧЕШЬ — СВОЮ ЦИКУТУ ЗАЛПОМ ГЛУШИ, ХОЧЕШЬ — ПО ГЛОТОЧКУ, ТВОЮ МАТЬ! ЭТО УЖЕ НЕ МОЕ ДЕЛО! НЕ ЗРЯ ЭТОГО СТАРОГО МУДАКА ЯДОМ НАПОИЛИ — ДОСТАЛ, ВИДАТЬ, ВСЕХ! ЕСЛИ ТЕБЕ ПРИСПИЧИЛО ПОИГРАТЬ В ПОКОЙНИЧКА — ШЕЛ БЫ НА КАФЕДРУ К СВОИМ ГЕРОНТОЛОГАМ! СИДЕЛ БЫ С НИМИ В КРЕСЛЕ ИЛИ ПОЛЗАЛ ПО ДОРОЖКАМ СО СВОИМИ МЫСЛИТЕЛЯМИ, ТОЛЬКО ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ЗАБЫЛ? КАТИСЬ, НА ХРЕН, К СВОЕМУ СОФОКЛУ! ОН ТЕБЯ, УРОДА, ПО ДОСТОИНСТВУ ОЦЕНИТ! ГРЕЧЕСКУЮ ТРАГЕДИЮ ПРО ТЕБЯ НАПИШЕТ! СЛАДКОЙ ПАРОЧКОЙ БУДЕТЕ! ТОМУ ДЕВЯНОСТО, И ТЕБЕ СЕМЬДЕСЯТ ОДИН — РАЗЛЕЙТЕ СЕБЕ ПО СТАКАНЧИКУ И НАСЛАЖДАЙТЕСЬ ЖИЗНЬЮ, КОМУ СКОЛЬКО ОТПУЩЕНО! ТОЛЬКО КАКОГО ХРЕНА ВЕЛИКОМУ МЫСЛИТЕЛЮ ДЕЛАТЬ ВИД, ЧТО ОН В БАСКЕТБОЛ ИГРАЕТ? МУДРОСТЬ НЕ ПРОПЬЕШЬ И НЕ ОТРАВИШЬ, А ВОТ РАСТРЯСТИ ПОД КОЛЬЦОМ ЗАПРОСТО МОЖНО! ДА ЕЩЕ ПО РЕПЕ МЯЧОМ ДОЛБАНУТ — СТАНЕШЬ ИДИОТОМ, КАКОЙ ТОГДА ИЗ ТЕБЯ ГРЕЧЕСКИЙ ФИЛОСОФ? НЕТ, НА ХРЕН, ГНАТЬ НАДО ТАКИХ ИЗ СПОРТЗАЛА! ТВОЕ МЕСТО В БИБЛИОТЕКЕ, НА КАФЕДРЕ, ЕЩЕ В КАКОЙ-НИБУДЬ ЗАДНИЦЕ…

Джоджо прекрасно знал, как следует вести себя в такой ситуации. Возражать тренеру — себе дороже. Оставалось только спокойно стоять, слушать вполуха и ждать, когда поток ругани иссякнет и великий Бастер Рот перейдет наконец к сути дела — к тем самым претензиям, которые он выдвигает к нему как к игроку. И все-таки… на этот раз Джоджо чувствовал себя на редкость неуютно. Как-то не так, по-особенному, звучали изрыгаемые тренером ругательства. Слишком уж стройными и последовательными были его аргументы. По всему выходило, что тренер устроил ему эту лекцию не спонтанно, а хорошо продумав как сами претензии, так и форму их подачи. Вряд ли Бастер Рот мог навскидку воспроизвести такие слова, как «перипатетические диалоги», вряд ли в его оперативной памяти хранились сведения о том, что Сократ умер в семьдесят один, а Софокл писал пьесы в девяносто. Значит, тренер хорошо подготовился к этому «экспромту». Он, наверно, даже что-то прочитал! Покопался в каких-то справочниках! Похоже, тренера встревожил и даже испугал тот факт, что один из его игроков не внял советам и указаниям и самовольно записался на продвинутый курс по философии — из тех, что занесены в учебное расписание трехсотого уровня. Нет, такого бунта на корабле ни один капитан не потерпит. Во всей этой тираде было что-то зловещее, ядовитое, и Джоджо пытался разобраться, к чему тренер клонит, что он задумал.

Бастер Рот обернулся к остальным игрокам. С командой он заговорил своим «нормальным» голосом, то есть саркастически и не без пренебрежения.

— Ах да, чуть не забыл. Может, кого-то из вас еще не представили великому мыслителю, которого мы некогда знали под именем нападающего Джоджо? Так что сделайте одолжение, поздоровайтесь с философом из философов, да смотрите, стойте перед ним навытяжку: вам выпало жить в одно время с подлинным мыслителем — профессором Сократом Йоханссоном…